Слуги Государевы
Шрифт:
— На ком оженить-то хотите, батюшка? — спросил, переминаясь с ноги на ногу.
— Да присмотрел я тебе дочь купеческую. На Усретенке, у нас в Земляном городе. В доме стрелецкого сотника Шилова. Купец там проживает Савва Тимофеев Беженов. У него дочь на выданье. Хороша собой. Лицом чиста и кругла, телом добротна. Под тебя дурня самая пара.
— А ежели не по нутру она мне будет?
— А кто спрашивает тебя-то? Меня вона батюшка мой Федор Кузьмич оженил и все тут. И что, спрошу я тебя, плохо мы с матушкой прожили? А, Петька? Ответствуй!
— Нет. Хорошо. — кивнул головой отрок.
— То-то. Родители не ошибаются. —
— Не хочу жениться. Что мне девок мало? Я в солдаты запишусь. — исподлобья глядючи молвил Петька.
— Я тебе покажу солдаты. — Отец рассерчал не на шутку. Со скамьи поднялся. — Давно розог не получал, стервец? Куда, паршивец? — уже в спину крикнул, убегавшему со двора сыну. — Только вернись вот! Запорю, ей Бог, запорю. — Уже спокойно, усмехнувшись в бороду:
— В меня! Весь в меня, паршивец. В солдаты задумал… Рановато покамесь. Подучить тя надобно.
Петька забор махом одним перескочил и по переулкам кривым к реке Москве подался. Там ватага вся собралась. Обсуждали казнь увиденную. Гришка Звягинцев сын сотника полка Чубарова горячился. Сам роста малого, а плечах сажень косая.
— Пошто всех стрельцов под одну гребенку? Вона отца мово тоже взяли в приказ Преображенский. А он ходил стрельцов своих отговаривал.
— А супротив воеводы Шеина он тоже ходил со своими? — язвительно заметил Петька.
— Ходил. Так куды он без них?
— Вот за то и поплатится. — вспомнил слова отцовы.
— Это как? — взвился Гришка.
— А неча было крест сперва царю Петру целовать, а после бунтовать. — отрезал Суздальцев.
— А ты что? За антихриста энтого? — Гришка налетел, за ворот рубахи Петькиной ухватился. Дракой запахло. Другие дети стрелецкие с травы приподнялись. Насупились.
— Мы должны быть слугами государевыми, а не изменщиками крестоцелованию своему. Да убери ты руки, Гришка! — не желая покудова драться, тихо сказал, но твердо. Бойцы-то все они были знатные. Не раз выходили в кулачные побоища вместе. Дрались по всякому. Толпой, рядами, в одиночку.
— Антихристу слугами? — распалился совсем сынок стрелецкий.
— Убери ручонки! Тебе сказано, малец, — Петька оттолкнул Звягинцева, — и не смей про государя нашего напраслину молоть. — Суздальцев всего-то на год старше был Гришки. Обиды ради сказал, ибо сам наливался злостью драчливой.
— Ах, ты гад! Это я малец? — Гришка вдарил, в зубы целя, да не тут-то было. Увернулся Суздальцев, бою кулачному обучен. За рубаху нападавшего дернул, ногу выставил, и покатился Гришка прямо по откосу в воду речную. Только брызги серебристые рассыпались.
Петька сверху засмеялся:
— Охолонь покуда!
Сзади навалились. Братья Фроловы — Семен и Андриан, тож дети стрелецкие, полка Остафьева на руках повисли, а Фомка Ершов, с полка Вишнякова, со всей дури в спину сапогом въехал. Аж в глазах от боли потемнело. Ноги подкосились, голову запрокинул. А тут и Гришка из воды выбрался. Снизу набегая, кулачищем вкатил. Да под дых. Теперь вперед Петьку перегнуло. Ртом воздух хватал, аки рыба. А Гришка опять снизу сунул, только зубы лязгнули. Сразу солоно во рту стало. Крик сзади отвлек напавших. То Васечка Ярцев малый на Ершова кинулся. В подмогу. Мала передышка, да хватило Петьке. За братьев Фроловых ухватился, да двумя ногами в грудь со всей силы Звягинцеву вьехал. Слышно было, как ребра
— Ничо, Васька, — Петька его утешил, за плечи обнял, — до женитьбы пройдет! Пойдем ка к дому поближе. Там и умоемся. Аль к девкам заглянем, они тебя перевяжут. Пожалеют нас с тобой. Приголубят. — Засмеялся задорно. Васька повеселел. Носом шмыгать перестал. Так и пошли, обнявшись.
Глава 2 Всепьянейший собор
«Что было пороками, то ныне нравы»
Увозил Меньшиков Петра от площади Красной в миг ставшей одним огромным местом лобном. Усадил в карету. Царь в угол забился. Ноги длинные под себя поджал. Трясло его мелко. Денщик проворный сперва кафтаном прикрыл царя, что не забыл с собой прихватить, когда с площади уходили. А сверху еще и шубу накинул.
— Трогай! — в окно крикнул.
— Н-но. — послышалось вслед за щелчком кнута. Карета дернулась. Рядом и позади драгуны полка Ефима Гулица поскакали.
Алексашка внимательно следил за царем. Петр полежал, полежал и зашевелился. Откинул шубу, кафтан в рукава надел. В окно уставился. Молчал сосредоточенно.
— Куда поедем-то? А, царь-государь? — осторожно спросил Меньшиков.
— В Лавру. К Троице. — сквозь зубы сжатые выдавил.
Пролетели Земляной город, грохоча по бревенчатой мостовой. Башню Сухареву миновали. На старую Владимирскую дорогу кони вынесли.
— А ну стой! — хрипло произнес царь, что-то заметив в оконце.
Меньшиков высунулся с другой стороны, приказал вознице остановиться. Царь толкнул дверцу и вышел. Денщик за ним. Алексашка по сторонам оглянулся — где они? Карета стояла перед часовней Николо-Первинского монастыря, что расположена с внешней северной стороны ворот Сухаревых.
Петр уже входил в храм. Редкие прихожане в стороны прыснули. Царя распознали. Меньшиков поспешил за Петром, знаком быстро показав, чтобы двое драгун за ним следовали, а остальные на улице караулили.
В маленьком сумрачном храме было тепло. Пахло ладаном, воском, и чуть уловимым запахом просфор. Строгие лики святых смотрели угрюмо с икон. Несколько богомольцев испуганно прижались к стене и постарались незаметно выскользнуть прочь. Старый монах в растерянности застыл перед алтарем. Петр стоял на коленях, прижавшись лбом к полу. Потом распрямился, истово перекрестился троекратно, резко поднялся и прошел, не произнеся ни слова, мимо Меньшикова на выход.
Снова сели в карету.
— Поворачивай взад! — хмуро сказал Петр.