Слуги паука 3. Время полной луны
Шрифт:
— Не обижайся,— вновь заговорил Зул,— но я слышал, как киммериец называл тебя иногда бывшим жрецом… Значит, ты все-таки ушел из братства?
— Так оно и есть,— невесело усмехнулся Мэгил, хотя и видно было, что воспоминания эти неприятны ему.
— Но почему? — продолжал допытываться негр.
Мэгил долго молчал, потом вздохнул:
— Ты понимаешь, живя в стенах храма, я постепенно осознал одну неприятную для себя истину. Служение Митре, как оказалось, не имеет ничего общего с храмовыми службами, священными обрядами и всем прочим, что принято среди мирян отождествлять с верой
— Вот как?..— растерянно пробормотал Зул и обменялся недоумевающим взглядом с Акаямой.
Мэгил пожал плечами, но ничего не ответил.
— Что же ты сделал, когда понял это? — прервал затянувшееся молчание Зул.
— Я стал служить самому Митре,— ответил бывший жрец так просто, словно речь шла о выпитом бокале вина.— Сейчас он пожелал, чтобы я помешал обряду пробуждения Спящего. Именно поэтому я здесь.
— А я-то думал…— протянул Зул.
— Да… Мелия,— задумчиво произнес жрец.— Конечно и она тоже, но все-таки в первую очередь…
Они надолго умолкли, и прислушивавшийся до того к их разговору киммериец, которому надоело скучать в одиночестве, уже собрался встать, когда Зул вновь нарушил тишину.
— Ты говоришь, что в разное время по-разному старался служить прекрасному…— начал он.— А что тебе нравилось больше всего?
— Когда-то, когда я был совсем молодой,— мечтательно заговорил Мэгил,— я писал стихи…
— Нет, правда?! — обрадовался негр, и киммериец увидел вдруг, как блеснули в темноте его белоснежные зубы.
— Конечно, правда,— рассмеялся жрец.— Я и теперь иногда развлекаю себя стихосложением, хотя, конечно, это уже не то. Как и любым искусством, поэзией нужно заниматься постоянно и относиться к этому занятию серьезно, но ни в коем случае не превращать его в скучную, унылую работу, в тяжелый труд. Ты понимаешь, о чем я?
— А сейчас можешь сочинить что-нибудь? — с надеждой в голосе спросил Зул.
— Что ж, попробую,— усмехнулся жрец,— но, прошу, не суди меня слишком строго.
Зул с готовностью кивнул и тут же застыл с открытым от напряжения ртом и выпученными глазами. Киммериец тоже замер, решив не мешать им. Пауза затянулась, и тут Конан вовремя вспомнил, что все равно никогда не понимал стихов, и потому сказал себе, что дальше тянуть не стоит. Он бесшумно встал и в это мгновение услышал вдруг первые строки:
Все вокруг давно уснуло,
Мрака пала пелена…
На мгновение Мэгил умолк, недовольно морщась, помогая себе в поисках рифмы энергичным прищелкиванием пальцев. Зул смотрел на поэта восторженными глазами. Акаяма деловито обгладывал баранью ногу, насмешливо поглядывая на жреца, сидевшие вокруг зуагиры благоговейно притихли. Напряжение достигло предела. Конан решительно шагнул вперед, заканчивая за друга четверостишье:
Ночь черна, как зад у Зула,
И не видно ни хрена
Тут киммериец споткнулся и чуть не полетел головой в огонь. Его подхватили под руки и усадили к костру. Ответом на грубоватый юмор варвара был громовой взрыв хохота. Лишь Мэгил осуждающе качал головой — испортить такой шедевр!
— Кром! Бездельники!— бушевал киммериец.— Сидят
Беззвучно трясясь и не в силах вымолвить ни слова, Зул протянул другу объемистую бутыль. Тот, мгновенно сменив гнев на милость, уселся поближе к огоньку и приложился к горлышку. Лишь когда добрая половина содержимого перелилась в бездонный желудок варвара, он опустил бутыль на землю, вытер губы и оглядел друзей.
— Когр здесь?— спросил киммериец, когда взгляд его остановился на Таргане.
Зуагир молча кивнул.
— Надеюсь, он сыт и не станет капризничать, как в прошлый раз?— вновь поинтересовался Конан.
— Не беспокойся, все будет хорошо,— уверил его Тарган.
— Тогда советую не терять времени даром и как следует поесть. Мы выступим, как только солнце скроется за вершинами гор,— известил друзей киммериец и, подавая пример, принялся за жаркое.
— Стоит ли торопиться?— с сомнением произнес Мэгил.— Нам нужно попасть туда лишь к завтрашней полуночи.
Киммериец окинул друга скептическим взглядом:
— Когда же ты собираешься отправляться?
— Завтра вечером…— бодро начал жрец, но, увидев, как пренебрежительно хмыкнул киммериец, осекся.— Что-то не так?
— Хочешь, я скажу тебе, что будет завтра вечером?— вкрадчиво начал киммериец, проглотив кусок, и, не дождавшись ответа, продолжил:— Стражники спокойненько подождут, пока вся сотня не переберется на тропу, а после, не торопясь, тщательно прицеливаясь, перебьют нас, как куропаток, с той лишь разницей, что куропатки могут попытаться улететь, а мы нет,— он усмехнулся.— Разве что спрыгнем вниз…
— Ну, хорошо,— с досадой в голосе согласился жрец,— я уже понял, что ты прав и идти придется в темноте, но почему непременно сейчас, а не утром? Все-таки ждать гораздо меньше…
— Утром?— ухмыльнулся киммериец.
— Да!— стоял на своем жрец.
— Когда камни покроются росой и станут скользкими, как подтаявший лед? В нас даже стрелять не придется!
— Но что мы будем делать все это время?— спросил Мэгил, хотя уже понял, что киммериец прав.
— Есть, пить и спать. Ты можешь сочинять стихи,— великодушно разрешил северянин, но, подумав, пояснил: — Ночь уйдет на то, чтобы по найденной Фаном тропе перебраться к Черному Замку и найти надежное укрытие. Затем отправимся спать. Фан будет наблюдать за церемонией последнего дня и, если что-то ему не понравится, немедленно разбудит нас.
Когда солнце скрылось за вершинами, гигантский провал, укрывшийся в сердце rop, показался им чудовищной пастью Черного Бога, в нетерпении поджидавшего их, чтобы поглотить отряд. Вековые сосны толпились у самого края пропасти, скрывая людей от чьих бы то ни было взглядов, но чувствовали они себя от этого ничуть не лучше. Хотя зуагиры и кочевали всю жизнь по обширной степи, раскинувшейся на бескрайней равнине, что лежала между Кезанкийскими и Карпашскими горами, все в самих горах было для них чужим и пугающим. Спасенные солдаты Бруна, возглавляемые теперь Шомом и Нуком, тоже явно не были горцами.