Слушай песню ветра
Шрифт:
— Спасибо за вчерашний вечер. Давно так не отдыхала.
— Это хорошо.
— М-м-м… Ты тушенку любишь?
— Люблю.
— Я тут ее много наготовила, мне столько и за неделю не съесть. Поможешь?
— Чего б не помочь?
— Тогда через час приходи. Если опоздаешь, выкину все в помойное ведро. Понял?
— Ага.
— Просто я ждать не люблю.
Она сказала это и бросила трубку, не дав мне даже раскрыть рта. Я повалился на диван и минут десять глядел в потолок, слушая хит-парад, который передавали по радио. Потом чисто выбрился под горячим
Пока она освобождала стол и расставляла на нем безупречно белую посуду, я откупорил бутылку при помощи фруктового ножа. Комната была полна горячим, влажным паром от тушенки.
— Даже не думала, что будет так жарко. Просто ад какой-то…
— В аду жарче.
— Ты что, там был?
— Люди рассказывают. Когда там становится до того жарко, что крыша едет, то тебя переводят в место попрохладнее. Чуть отойдешь — и опять в пекло.
— Как в сауне.
— Именно. Но есть и такие, которых обратно не посылают, потому что они уже чокнулись.
— И что с ними делают?
— Отправляют в рай. Чтобы они там белили стены. В раю ведь как — стены должны быть идеально белые. Чуть какое пятнышко, уже непорядок. Это ведь рай! Вот они и белят их с утра до вечера, портят себе бронхи.
Больше она не задавала никаких вопросов. Я тщательно выбрал кусочки пробки, плававшие в бутылке и разлил вино по стаканам.
— Холодное вино — горячее сердце, — сказала она, когда мы чокнулись.
— Это откуда?
— Из рекламы. Холодное вино — горячее сердце. Не видел?
— Нет.
— Телевизор не смотришь?
— Редко. Раньше часто смотрел. Больше всего нравилось кино про Лэсси. Пока самая первая собака играла.
— Ну да, ты ведь животных любишь.
— Ага.
— Если б у меня время было, я бы с утра до вечера смотрела. Все подряд. Вот, скажем, вчера показывали диспут между биологом и химиком. Не видел?
— Нет.
Она отпила вина и покачала головой, как бы вспоминая.
— Там было про Пастера. Он обладал силой научной интуиции.
— Силой Научной Интуиции?
— Ну, короче… Обычно ученые рассуждают так: A равно B, а B равно C — значит, A равно C. Что и требовалось доказать. Правильно? Я кивнул.
— А Пастер был не такой. У него в голове только и было, что A равно C. Безо всяких доказательств. Его правоту доказала история. Он за свою жизнь сделал несчетное множество ценнейших открытий.
— Ну да, прививки от оспы…
Она поставила стакан на стол и посмотрела на меня с негодованием.
— Прививки от оспы — это Дженнер! Как ты в университет-то поступил?
— А, вспомнил: антитела! И низкотемпературная стерилизация.
— Правильно.
Она рассмеялась с каким-то торжеством, не показывая зубов. Допила вино и налила себе еще.
— В диспуте эту способность называли научной интуицией. У тебя такая есть?
— Практически
— А если бы была?
— Ну, наверное, пригодилась бы для чего-нибудь. Например, когда с девчонкой спишь, могла бы понадобиться.
Она засмеялась и ушла на кухню, вернувшись оттуда с кастрюлей тушенки, миской салата и нарезанной булкой. Из широко раскрытого окна повеяло, наконец, прохладой. Мы принялись не спеша ужинать под пластинку. Она задавала вопросы — в основном про университет и про жизнь в Токио. Разговор был не самый содержательный. Про эксперименты на кошках («Мы их не убиваем, ты что! Это психологические опыты!», — врал я, за два месяца умертвивший тридцать шесть кошек и котят), про демонстрации и забастовки… Был показан зуб, сломанный полицейским.
— А отомстить ему ты не хочешь? — спросила она.
— Вот еще…
— А почему? Я на твоем месте отыскала бы его и все зубы повыбивала молотком.
— Во-первых, я — это я. Во-вторых, все уже закончено. А в третьих, у них там все рожи одинаковые — как я его найду?
— Выходит, и смысла нет?
— Какого смысла?
— Что тебе зуб выбили?
— Выходит, что нет.
Она издала стон разочарования и отправила в рот кусок тушенки.
После кофе мы помыли с ней посуду на тесной кухне, вернулись к столу и закурили под Манхэттэнский Джазовый Квинтет.
На ней были просторные шорты и рубашка из тонкой ткани, сквозь которую отчетливо проглядывали соски. Вдобавок наши ноги несколько раз сталкивались под столом — каждый раз я понемногу краснел.
— Как ужин? Понравился?
— Очень.
Она слегка закусила нижнюю губу.
— Почему ты сам ничего не говоришь, пока тебя не спросят?
— Да как-то… Привычка… Вечно забываю сказать самое важное.
— Можно дать тебе совет?
— Давай.
— Избавляться надо от такой привычки. Она может тебе дорого стоить.
— Да, наверное. Но это как машина со свалки: что-нибудь одно выправишь, сразу другое в глаза кидается.
Она рассмеялась и поставила другую пластинку — теперь запел Марвин Гэй. Стрелки часов подходили к восьми.
— А ботинки что — сегодня можно не чистить?
— Перед сном почищу. Вместе с зубами.
Продолжая разговаривать, она поставила на стол худенькие локти, поудобнее положила на руки подбородок и уставилась на меня. Это нервировало. Чтобы отвести глаза, я закуривал, несколько раз с фальшивым интересом устремлял взгляд в окно — но, наверное, становился от этого только смешнее.
— Вот теперь можно и поверить, — сказала она.
— Во что?
— В то, что ты тогда ничего со мной не делал.
— Почему ты так думаешь?
— Рассказать?
— Не надо.
— Так и знала. — Она усмехнулась, налила мне вина и вдруг посмотрела в темноту за окном, как будто что-то вспомнив. — Я иногда вот о чем думаю: хорошо было бы жить, никому не мешая! Как по-твоему, это возможно?
— Даже не знаю…
— Ну вот скажи: я тебе не мешаю?
— Абсолютно.
— Я имею в виду: сейчас.