Служба в сталинском ГРУ И побег из него. Бегство татарина из разведки Красной армии
Шрифт:
Мои предчувствия стали наихудшим образом реальными, когда я достиг этого здания и они стали даже еще хуже, когда я зашел туда. Это было ужаснейшее место. Там был земляной пол и дерновые стены. Не было никаких окон, ни света, ни воды, ни мебели. Оно было грязным вне возможности даже описать. Там не было ни постелей, лишь ярусы лежанок из нестроганных планок. Первый ряд жителей лежал на земляном полу. «Аристократы» занимали первые и вторые ярусы.
Каким бы страшным ни был этот ночлег, там все же было лучше, чем на улице. Никто не предложил мне место и все были готовы драться за свои места. Я пробрался и втиснулся на первый ярус между двумя людьми, которые выглядели слабее меня. Семьдесят седьмой житель этого ужаса, я лежал на спине и оглядывал мой новый дом. Это был заброшенный сарай,
В те времена кроме нас, подростков, тысячи бездомных детей, настоящие сироты, блуждали по улицам Баку. Периодически милиция окружала этих бездомных, главным образом, мальчиков, и отправляла под строгой охраной в так называемые специальные колонии, в действительности, концентрационные лагеря под управлением ЧК. Разумеется, там эти дети были лучше накормлены, чем когда они находились на улицах и защищены от погоды, но большинство их ненавидело эти колонии. Многие отчаянно дрались, чтобы не быть пойманными. Некоторые убегали из колоний, и их рассказы о тамошней жизни под надзором ЧК делали их существование в качестве бездомных гораздо лучше, если даже оно было убогим.
С наступлением зимы, или ЧК улучшил свои методы на железнодорожных станциях, или мы, свободные носильщики, стали менее проворными из-за недоедания и все меньшей скрытности. Возможно, оба фактора сыграли свою роль, но в результате нам доставалось все меньше и меньше работы. Наше голодание дошло до степени истощения и мы завидовали собакам и кошкам, поскольку у них была еда, убежище и защита. Нам также запретили появляться на лестницах и публичных местах. После месяцев постоянной носки моя одежда стала ветхой и в лохмотьях. Без горячей воды, мыла или сменного белья я стал более чем отвратительным. В самом деле, я был настолько грязным и в таком ужасном положении, что мне уже более не пускали в библиотеку. Несмотря на все, мы, жители «Востока» знали, что могло быть еще хуже. Во всем городе имелось лишь две такие «гостиницы». Это означало, что тысячи и тысячи бедных созданий не имели никакого прибежища, чем улицы и парки, случайные бойлеры или котлы для приготовления покрытия улиц. Конечно, советская пресса была слепа на все это и продолжала пропаганду о том, как партия и коммунистические организации мобилизуются для помощи бездомным и безработным массам.
Стаи бездетных жестоко пострадали в эту ужасную зиму 1922–1923 годов. Их лохмотья, голод, не могли противостоять против болезней, в особенности, против тифа, который приобрел масштабы подлинной эпидемии. Они начали умирать на улицах и в парках, сперва десятками, скоро сотнями. Ранним утром милиция приезжала на автофургонах, чтобы подобрать эти маленькие тела, независимо оттого, были ли они мертвы или некоторые более счастливые — все еще были теплыми. Мертвых детей отвозили за город, чтобы похоронить в массовых могилах или сжигать.
Ранним утром этой зимы, после наблюдения за милицией, подбирающей жестокий урожай из мертвых детей, я почувствовал болезнь, не только сердцем, но и физически. Все, что я смог сделать — это возвратиться
Я упал на мою лежанку и почти сразу потерял сознание. Не знаю, как долго я пролежал, но когда очнулся, то уже было темно. Я мог слышать шум дождя. Все мое тело горело. Меня мучила жажда, я хотел пить и пить. Медленно я заставил себя сняться с планок на пол и почти дополз до дверей. Мои соседи наблюдали за мной без всякого желания помочь. Они, возможно, надеялись, что я исчезну навсегда, и они смогут занять мое место.
Раз очутившись за дверями «гостиницы», я прополз туда, где текла вода из водосточной трубы соседнего дома. Я начал пить и пить…
Позднее, я не знаю, насколько позднее, я опять пришел в себя. Медленно, очень медленно, я открыл глаза, я не поверил в то, что я увидел. Я укусил свою руку. Почувствовал боль, поэтому оказалось, что я не дремлю. Это была настоящая постель, на которой я лежал. Да, настоящая постель, после стольких ужасных дней и ночей, после всего этого кошмара. Она не была такой хорошей, как та в нашем доме. Это была больничная постель, но тем не менее, постель.
Полностью очнувшись, я также нашел себя чистым, в белом белье и мое тело было покрыто армейским одеялом. Около моей постели был маленький столик и на нем несколько кусков хлеба, полная бутылка воды и стакан для питья. Что за роскошь! Кто-то явно позаботился обо мне.
Комната была маленькой, только с двумя другими постелями, одна справа, другая слева от меня. Пара тел лежали на других постелях, с одеялами, покрывающими их с головы до пяток. Они были теми, о которых уже никто более не заботился. Они были мертвы.
Я испугался. Я попытался забыть мертвецов, глядя через единственное окно в серое и дождливое небо. В конце концов, мужчина в белой спецовке заглянул в комнату. Спокойный, он был удивлен, что я жив, пришел в сознание. Он сказал, что я нахожусь в больнице милосердия, что у меня был тиф в прогрессивной форме и доктора не думали, что я выживу. Эпидемия чрезвычайно переполнила больницу и потому меня положили в комнату покойников. Какая-то неизвестная добрая душа, говорил служащий, нашел меня под водосточной трубой и оповестил властей. Благослови господь этого доброго человека, который спас меня.
Через несколько дней я начал выздоравливать. Мое молодое и сильное тело боролась за жизнь со смертью. Меня сняли с критического списка и перевели в большую палату, где находилось тридцать других пациентов, также выздоравливающих от тифа. Там я провел несколько месяцев перед тем, как я набрал достаточно силы, чтобы медленно проходить небольшие расстояния. Воскресения и праздники были самыми болезненными периодами выздоровления. В такие дни других пациентов посещали их родственники и близкие. Мои родственники, мои друзья были за сотни километров отсюда. Во время первых таких посещений я натягивал на себя одеяло, чтобы скрыть мое одиночество и слезы, лившихся с моих глаз. Добрый малый с соседней койки понял мое отчаяние и отправил свою жену ко мне сказать теплые слова и подбодрить меня. Другие пациенты тоже последовали его примеру, и я стал получать знаки внимания от других посетителей. Многие пирожные и другие хорошие вещи также они стали делить со мной. Все это значительно повысило мои духовные силы. Я молча поклялся, что если выживу и найду себе место в жизни, то всегда буду стараться делать добро для моих товарищей, человеческих существ, и всегда буду избегать любого зла.
Наконец, пришла к концу эта ужасная зима 1922–1923 годов, когда можно было почти услышать запах приближающейся весны. Несколько докторов пришли к моей постели для очередной проверки. Я сказал им о том, что нечто беспокоит меня на спине; я чувствовал острую боль, и также было трудно дышать. После постукивания и слушания на моей груди, они нахмурили брови и ушли.
На следующее утро меня перевели в другую больницу в Биби-Эйбате, в нефтедобывающем районе Баку. Там мне сказали, что в результате тифа я получил осложнение в виде плеврита. Это была плохая новость. Без правильного лечения и правильной пищи мог последовать туберкулез.