Служитель египетских богов
Шрифт:
— Да, похоже, не помню, — ответил Монтемхет, с трудом выговаривая слова. — В голову как-то ничего не идет.
— Может быть, Тебе давно давали отраву? — Санх Жерман продолжил осмотр.
— До вчерашнего дня я ничего не замечал, — проворчал, сдерживая стоны, наместник, — а потом вдруг свалился от боли. Такой, будто ко мне в брюхо залез скорпион.
— Так, — выпрямляясь, сказал Санх Жерман. — Все это прискорбно.
— Твое прискорбно означает на деле смертельно? — спросил Монтемхет.
Санх Жерман отвел взгляд, но потом нашел силы взглянуть недавнему фавориту фортуны в глаза.
— К сожалению, в твоем
— Сколько мне осталось? — Монтемхет полуприкрыл веки, ибо вид врачевателя сказал ему все. — У меня есть хотя бы день? Я дотяну до завтра?
— Думаю, да, а дальше, не знаю. — Санх Жерман на шаг отступил от стола.
— И ты ничего не можешь поделать? — Посеревшее лицо Монтемхета было полно решимости.
И вновь Санх Жерман ответил не сразу.
— Не знаю. Трудный случай. Если бы удалось точно определить вид отравы, я мог бы дать тебе средство, которое… замедлило бы ее действие. — Он обреченно махнул рукой. — Оно не остановило бы гибельные процессы и не уменьшило бы страданий, но ты протянул бы еще два-три дня.
— Зачем тебе точно знать, что за дрянь я проглотил? — Монтемхет с усилием сел и просверлил врачевателя взглядом.
— Чтобы понять, какое снадобье применить, и не допустить ошибки. Неправильное лечение может усилить воздействие яда, и тогда ты умрешь еще до заката. — Все это верховный жрец Имхотепа произнес ровным, бесстрастным голосом, но что-то в лице его выдавало душевную боль.
— Дай мне противоядие, — потребовал Монтемхет.
— Нет, — возразил Санх Жерман. — Если я ошибусь…
— Если ты ошибешься, я умру быстрее, и только. Если же ты подаришь мне еще пару дней, я успею воздать предателям по заслугам. — Наместник стукнул ладонью по столу, но удар получился слабым и не придал должного веса его словам.
— Но в таком случае все решат, что я убил тебя, — сказал Санх Жерман. — Что тогда будет, как ты думаешь? Скольким жрецам Имхотепа придется ответить за эту ошибку?
— Я сумею защитить Дом Жизни, — ответил Монтемхет. — Пришли ко мне писца.
«Он умер той же ночью, несмотря на отвар, которым его поили. Яд проник слишком глубоко. Ближе к кончине правитель Фив повелел охране перенести его в храм Осириса, чтобы с помощью оракулов выяснить, кто дал ему яд. Это был великодушный жест, означавший, что никого из жрецов Дома Жизни нельзя обвинить в его смерти. В Египет между тем хлынули ассирийцы и развязали опустошительную войну. В конце концов их выдворили, но страна уже не была прежней, ибо для разгрома врага были наняты греческие войска. Псаметих I заявил, что поступил так, чтобы не подвергать египтян излишнему риску. На деле же он боялся своих подданных больше, чем чужаков. Он перенес столицу на север, и в какой-то степени его стратегия оправдала себя, так как Нехао II сумел отразить натиск Навуходоносора II и развернул в дельте Нила строительство боевых кораблей. Затем Нитокрис, божественная служительница Амона в Фивах — или, если хочешь, верховная его жрица, — согласилась сделать своей преемницей Анхнес Неферибре. Это был прагматический шаг, суливший фараону немалые выгоды. Обе наместницы также не остались в накладе и в совокупности правили Фивами долее века.
Когда Анхнес Неферибре было около сорока, над Домом Жизни разразилась гроза. Прошла молва, будто жрецы Имхотепа приторговывают
Божественная служительница Амона с каменным, недвижным лицом и в огромном причудливом парике восседала на пышном подобии трона. Верховный жрец Имхотепа почтительно поприветствовал наместницу фараона, и та кивком головы показала, где ему встать.
— С чем ты пришел ко мне, Санх Жерман? — Анхнес Неферибре намеренно обратилась к вошедшему по имени, как бы напоминая ему о его личной ответственности за каждое произнесенное слово.
— Я говорил со многими, божественная, и пока не знаю, кто бы из наших жрецов мог сделать то, в чем их обвиняют.
— Это не ответ, Санх Жерман. — В руке наместницы посверкивал маленький цеп, она им поигрывала, чтобы унять раздражение. — Люди боятся прикасаться к еде и питью, ибо твои помощники наводнили весь город смертоносными зельями.
— Это не так, божественная.
— Нет, так, — возразила верховная жрица. — Все знают об этом. Твои жрецы преступили границы дозволенного, и все потому, что ты не способен держать их в узде. — Она злобно сверкнула глазами.
— Как чужеземец? — спросил Санх Жерман, понимая что его подстрекают на выпад. — Резонное заключение, особенно если верить всем клеветническим измышлениям.
Анхнес Неферибре встала, гордо вытянув шею, отчего парик ее дрогнул.
— Послушай меня, Санх Жерман, зло нужно искоренить.
— Обратись с этим не ко мне, божественная, а к фараону или к тому, кто стоит выше всех. — Тон врачевателя был уважительным, но что-то в его облике раздражало ее.
— Ты родился не здесь, и все же тебе было позволено подняться до сана верховного жреца Имхотепа Храм, куда стекаются все недужные, может прекрасно служить рассадником средств, подрывающих мощь чуждой кому-то страны. — Она прищелкнула миниатюрным цепом.
Санх Жерман поклонился.
— Это верно, я не рожден в этой стране, — с достоинством сказал он, — но моего народа давно нет на свете. Я — последний его представитель, и Черная Земля дала мне приют. Подумай, божественная, зачем бы я стал вредить сам себе, кусая пригревшую меня длань?
— Говоришь ты складно, — заметила Анхнес Неферибре, сверля его огромными, подведенными тушью глазами. — Меня предупреждали, что с тобой надо держаться настороже.
— Почему же, божественная? — с искренним изумлением спросил Санх Жерман. — Я не покидаю пределов храма и не делаю того, что не подобает жрецам Имхотепа. Тот, кто ищет у нас помощи, получает ее. — Он приложил ладонь к нагрудному знаку в виде затемненного солнечного диска.
— Да, ты непрост. — Наместница покинула тронное возвышение — маленькая худощавая женщина с обострившимся, но некогда хорошеньким личиком.
Сделав два шага она сказала:
— А еще поговаривают, что ты играешь на арфе.
Санх Жерман сморгнул.
— Да.
— Но это женское занятие, — сказала Анхнес Неферибре.
— Так было не всегда, — осторожно сказал Санх Жерман. Он мог бы добавить, что еще три века назад женщинам позволялось играть только на флейте, а все остальные музыкальные инструменты для них были запретны.