Служители зла
Шрифт:
— Она так этого не хотела, — равнодушно сказала девушка, разглядывая подругу со спокойным любопытством. — Пойдем покурим?
Кирилл сидел в самом уголке бара. На слабо освещенной сцене пела Ариадна.
«Самое интересное, — думал Кирилл, потягивая пиво из огромной кружки, ручка которой почти с точностью воспроизводила туловище змеи, — что у нее ведь совершенно нет голоса. Но то, что она делает, потрясающе красиво. Что-то там шепчет, как заклинания, и все готовы идти за ней в ближайшее озеро подобно детям из города Гаммельна, которые покорно
Ариадна, словно уловив его мысли, изящно качнулась на каблучках и мягко улыбнулась ему. Сейчас, в голубоватом освещении сцены, она казалась Кириллу воплощением сна.
Наконец песня кончилась. Ариадна поклонилась и медленными шагами спустилась в зал, прошла мимо столиков и остановилась перед Кириллом.
— У меня есть для тебя новость, — сказала она.
Кирилл без лишних слов понял, что это за новость.
— Я беременна, — улыбнулась Ариадна.
Кирилл отвел глаза. Почувствовав, что по спине ползет холодный и липкий страх, он с удивлением отметил, что страх этот тесно связан с радостью.
— У нас будет мальчик, и мы будем жить вечно, — сказала Ариадна, ища своими бездонными глазами его ответного взгляда. — Ты слышишь?
— Да, — тихо ответил Кирилл.
— Не надо этого бояться. — Ариадна взяла его руки в свои. — Такая честь выпадает не каждому.
«И чем я должен заплатить за такую честь?!»
Эта мысль, похожая на крик, впрочем, очень скоро погасла.
Не все ли равно, чем ему придется платить?
В мире есть только Ариадна. Ее мягкие руки. Ее глубокие глаза, в которых мерцают огоньки, — далеко, в самой глубине этих глаз… Если захочешь, эти огоньки станут твоими. Как и Вечность, в которой тебе никогда не будет дано почувствовать привкус своего — последнего! — дыхания.
Не все ли равно, чем придется платить за бессмертие, Кирилл?
В эти дни Душкина жизнь изменилась.
Все реже бывала она дома, пытаясь понять, почему все в нем стало раздражать ее, — как если бы в общении с Юлианом она вдруг начала обретать новое сознание и новые смыслы.
Юлиан…
Теперь этот человек занимал в ее сознании центральное место. Мысли вертелись вокруг его личности. Любая случайно оброненная им фраза казалась Душке своеобразным постулатом, который надлежало обдумать и впоследствии начать жить именно в соответствии с его выводом.
Раньше она привыкла так же слушать бабушку, но сейчас та была далеко, а Юлиан рядом. И он понимал в Душке все. Сначала это чрезмерное понимание пугало девочку — она чувствовала, что ничего не может скрыть от своего нового друга, но постепенно страх прошел, и остался только восторг от общения, упоение бесед под странным шаром, который зачастую выполнял роль светильника.
Бабушка в свое время очень много говорила с Душкой о Боге, приучая ее к Его существованию. Юлиан о Боге предпочитал не разговаривать. Душка не знала, почему он прячется от разговоров о Боге, но ведь у каждого свой прикол, как любил говорить папа. Может быть, он чем-то обижен на Него? Бабушка и про это говорила — что на свете очень много людей, которые во всех своих несчастьях и злоключениях винят именно Господа Бога, хотя виноваты-то сами…
Но Юлиан-то не был таким!
В остальном мысли, высказанные Юлианом, поражали Душку странной красотой и оригинальностью — его интеллект явно превышал уровень обычного. Иногда он свободно переходил на латынь и другие мертвые языки, но самым потрясающим было даже не это!
Самым потрясающим было то, что непонятным образом он научил Душку понимать эти языки, будь то гортанный старонемецкий или певучая латынь. Как это у него получалось, Душка не знала, но иногда ловила себя на том, что откуда-то появилась мысль на английском языке или вообще — на совсем непонятном, которого она никогда не знала. Нет, это ее не пугало — скорее забавляло…
Он рассказал Душке так много интересного, что Душка понимала, почему Мира так любила приходить сюда. Теперь Мира исчезла.
Она появлялась в школе, но хмурилась и явно не собиралась пробовать общаться с Душкой. На все Душкины попытки она отвечала ледяным вежливым отказом. «Это она ревнует», — решила Душка.
И успокоилась, поняв, что теперь ей хорошо и без Миры.
Ей теперь, впрочем, было хорошо и без Павлика. Предоставив мальчика самому себе, она сначала еще испытывала слабые угрызения совести, но постепенно мелкие уколы стали все глуше и незаметнее.
Жизнь должна принадлежать только тому человеку, которому она дана. Каждому — своя. Так говорил Юлиан. А он был мудр. Во всяком случае, за то время, пока они общались, девочка начала доверять ему.
Больше, чем всем остальным. Иногда ей начинало казаться, что теперь она доверяет ему больше, чем бабушке.
— Ш-ш-ш… Ти-ше, малыш… Не бойся меня…
Павлик, услышав этот знакомый голос, вздрогнул, но не обернулся.
«Это только шорох в углу», — сказал он себе, нахмурив лоб.
— Ну, взгляни же на меня! Я образую кольцо вечности. Я несу тебе сладость…
— Не оборачивайся, — теперь появился Женский Голос. — Пожалуйста, постарайся не прислушиваться. Сейчас я попробую прогнать Его.
Не надо было ему этого говорить. В последнее время он и так старался не обращать внимания на все окружающие звуки. Он даже вывел собственную теорию — когда какой-нибудь дурацкий шорох с человеческим голосом потребует его внимания, надо срочно переключиться на реальность. Если ты обратишь на него внимание, пиши пропало. Звук начнет разбухать. Как недозревший плод наливается соком под воздействием солнечных лучей, так и мерзкие скрежетания и шорохи начинают распускаться навстречу Павликову страху.
Иногда он даже представлял, как из правого, особенно темного угла растет ужасный, мохнатый цветок, лепестки которого похожи на щупальца, а вокруг которого сложилась кольцом змея с человеческой головой. Если он посмотрит туда, змея ухмыльнется, и Павлик оцепенеет, и когда это случится…
Он зажмурился, чтобы, не дай бог, не посмотреть в ТОТ угол. Нет уж, не будет он таким дураком!
«Все будет именно так, как нам этого захочется», — сказала, улыбаясь с экрана телевизора, рыженькая мультяшная девочка с зеленым бантом, смешно сползшим с ее волос набок.