Слышишь, Кричит сова !
Шрифт:
Другие мнутся. Косыря грош берет не глядя, жалобно тянет: - Слаб глазами стал, тебя навроде здесь не было? Добро, что углядел я, а то как бы не оговорить зазря. А, мужики, верно? Его-то здесь не было, Микулы-то?
Был Минула, был, да и шумел больше всех, посажонка кляня. АН, вишь, что медный-то грош делает,- скребут в потылицах мужики,- а ежели нет у тебя медного-то гроша, так на суд тебя и расправу?
– Не ходи, Косыря, не жалься,- вразнобой просят мужики,- в обиде не будешь. Мы тебе репы нанесем!
– По одной мало будет,- жалобно тянет Косыря, - не
– По две дадим, по две,- обрадованно шумят мужики,- не ходи, Косыря, не ходи.
– И то,- нехотя соглашается Косыря,- ежели что - вместях страдать будем. Свои ведь.
– Свои, свои,- соглашаются мужики,- как не свои...
"Свои-леший вам свой",- бормотнул Косыря, цепко вглядываясь - кто же там за стожком хоронится, с кем это Непрядва лясы точит?
"А, вон оно что",- углядел наконец и понял, что поживы тут не будет: бабка, махнув рукой, пошла через двор, следом из-за стожка мальчонок показался. "Прижился-таки на Несвятовом дворище коренек, да вверх машет, змеина ягода,- скривился Косыря.- В отца тянется. Нуну, тянись-тянись, подождем-поглядим".
Не любил Косыря дел недоделанных, ох, не любил.
Утопить Марьицыных потатчиков утопили, а коренек остался. Как ни подкатывался к охоронщику Святовидову Косыря, как ни нашептывал - дескать, рубить под корень надо, не послушал пень старый, мотнул бородищей: "Угодно богу будет, вырубим". Вишь, неугодно значит, раз не вырубили. Ладно, ладно, приглядимся - груня от грухи недалеко падает. Пожалеешь, борода пеньковая, что не послушал...
– Эй, Косыря!
Косыря дернулся - ишь, леший его носит, не углядишь, не услышишь, подберется, неясыть, подкатится, кота мягче ступает - из-за хоромины торчала голова Богдыни-дурачка, ну, впрямь корчага на плетне, только рот до ушей.
– Чего тебе, свет ты наш, защитничек?-улесливо запел Козыря, подумав "поленом бы тебя, поленом, да нельзя",- Куда собрался с утра, спозаранку?
– Косыря, а, Косыря!
– ровно не слыша, выкликнул снова Богдыня.
– Ну, чего тебе, батюшко?
– "поленом бы тебя, поленом".
– Косыря, айда Змия имать!
– Да на кой он тебе?
– ошарашенно спросил Косыря,- снова пахать хочешь?
– Не-е,- заухмылялся Богдыня и замолчал.
– Ну?
– Косыря ждал.
– А мы с него сапогов нашьем,- вдруг сказал Богдыня,- износу не будет.
Косыря подумал - чего дураку в голову не взбредет, спросил: - Да как ты его ловить-то будешь?
Богдыня помолчал, подвигал бровями, полез пятерней в потылицу и пояснил: - А так!
– Как -так? Как в тот раз, что ли?
Богдыня подумал, согласился: - Знамо дело...
– Ну, а в тот раз как ты его поймал-то?
– А так,- неопределенно, но уверенно ответствовал Богдыня.- Раз - и поймал.
"Вот докука",- подумал Косыря, сказал: - Иди сам, Богдыня.
Богдыня не двинулся. Косыря снова досадливо скривился: "вот докука докучливая", сполз с бревна и полез через порог.
– Косыря, а, Косыря,- Богдыня не уходил.
– Нету меня,-
– А-а,- обрадованно прогудел Богдыня,- пойду ш" ищу.
– Иди-иди.
Шаги протопали мимо порога. Косыря, не сползая с лежанки, потянулся, воткнулся глазом в дыру. Над Череч Пановым дворищем сизое облако - все жжет-калит корчаги Черепанушко. Богдыня косолапо топал вниз по косогору искать Косырю у Черепана.
– Иди, иди, змиев добытчик,- ухмыльнулся Косыря.
"Сапоги шить хочет,- подумал, мостясь на лежанке,как бы он сам с тебя сапогов не наделал". Косыря поежился - перед глазами встало: глазища красные с бычий пузырь каждый, из трех пастей пламя пышет, бока медные смотреть больно, хвостищем колотит-трясется... На что уж при одной ноге, а тогда Косыря быстрее коченега трехного в гонтину Святовидову махнул, полдня в подполе протрясся - не вернется ли, борони бог, сыроядец человеческий, чудище залесное.. За печкой прошуршало. Косыря прислушался, отплюнулся: "Опять спать не даст, нежить проклятая", сказал с надеждой: - Будет соломкой-то баловаться, суседушко. Передохнул бы, а?
За печкой насмешливо фыркнуло.
Косыря обозлился - не даст поспать, - Ну, погодь, доберусь до тебя...и тут Косыря едва не хохотнул - мысль набежала ну впрямь во спасение: не мешкая отодрал от ветошного корзна тряпицу, располовинил надвое и, бормоча "ну-кось возьми, выкуси", затолкал тряпицы в одно ухо, в другое, повертел головой, плюнул в сторону печки: - Кончилась твоя потеха, шуршило окаянное...
Медный краешек проснувшегося солнца медленно высунулся из-за тесно обступивших поляну сосен. Там и сям в темной траве, словно брошенные щедрой кистью, заалели, зажелтели яркие пятнышки - разбуженные прикосновением солнца, робко приоткрыли сложенные на ночь венчики горицвет, мяун-трава, ветрушка, потом враз, словно подожженный, заполыхал дальний край поляны распахнулись навстречу солнцу цветы медыни...
Волк, прислонясь к низко гудевшему валуну, молча смотрел на Змия. Тот, лениво сокращая и распуская кольцами хвост, тоже не торопился возобновлять продолжавшийся всю ночь неприятный и, главное, ненужный разговор. И тут волк спросил: - И все-таки как же тебя поймали?
– Э, не будем вдаваться в подробности,- глядя поверх волка, нехотя рыкнул Змий.
– Отчего же?
Змий свил кольцами хвост, резко распустил, хлестнув по земле, ответил не сразу: - Закон роботехники. Не причинять вреда человеку.
Пришлось ждать, когда можно удрать без вреда.
Волку почудилось сожаление в словах Змия.
– Разве ты не знаешь, зачем мы сюда посланы?
– Знаю,- сказал Змий, лениво свивая и распуская хвост. Одна голова у него спала, другая на высоко поднятой шее бдительно озирала окрестности, третья беседовала.
– И ты, надеюсь, не забыл, что входит в твои обязанности?
– Многое входит,- туманно ответил Змий.
– Многое? Главная твоя обязанность охранять хронопередатчик.
– Вот как?
– лениво протянул Змий.- И это все?