Слышишь, Кричит сова !
Шрифт:
– Перепоишь или перепоешь?
– уточнил волк.
– Перепою,- сказал Мокоша, прихлебнул из тыквицы и умолк, глядя перед собой. Потом тихо, словно самому себе, забормотал: - Извели леса кругом Брягина, посожгли, пораспахивали, и на первый год золота зерна в десять раз против прежнего по сусекам, по амбарам, и по княжьим, и по смердовым. А на год второй только впятеро... А на третий год снег лежал до Яковлева дня, а на осень мороз побил хлеб, и зимою был глад, осмина ржи стоила полгривны, малая кадка по семи кун... В следующем годе також глад: люто
Мальчик сжался, что-то липкое, холодное скользнуло под рубашонку, провело ледяной лапой по сердцу, стиснуло, не вздохнуть. "Пугает! пронеслось в голове,- сказки страшные сказывает, жуть напускает..." На ветку уселась серая птаха, маленькая, покосилась на мальчика бисерным глазком, защелкала. Мокоша наставил ухо, послушал, сказал: - На заходе приду. Так им и скажи - пусть не балуют.
Птаха согласно щелкнула, упорхнула.
– Вот такие дела,- Мокоша помолчал,- нету теперь города Брягина. Лес убили, себя сгубили...
Жуть отпустила, но страх не уходил, высовывался изза плеча Мокошиного, смотрел большими глазами, пугал.
Мальчик прижался к волчьему боку, страх поморгал, поморгал и то ли ушел, то ли спрятался.
– Нарушение экологического баланса,- проговорил волк,- классический случай...
Косой лучик пробился сквозь листву, рассыпался золотинками, затерялся в траве. Мокоша махнул рукою: "эх!" и, вдруг что-то вспомнив, сердито посмотрел на волка: - Слышь, серый, ты Змию-то своему, поганцу, скажипусть не балует. Кикимора жалилась - полболота ей высушил.
– Не будет больше баловать,- пообещал волк.
– Ты скажи, скажи, а то я его в лягвицу оберну, - погрозил Мокоша,- да отдам кикиморе е услужение - будет ей в болоте квакать...
– Дедушка,- решился мальчик,- ты лес бережешь, а кикимора чего делает?
– А ничего. Она для того есть, чтоб об ней байки складывать...
– Персонаж фольклора,- заметил волк.
Мокоша покосился на него, блеснул из-под бровей, спросил вдруг: - Ты, серый, нашей ли земли?
– А что такое?
– заинтересовался волк.
– С виду вроде нашей, а то и дело не по-нашему молвишь. Вот у меня и сумление - не в пересмешку ли?
– Видишь ли,- подумав, заметил волк,- что значит - нашей. Ты-то ведь сам - брягинский.
– Был брягинский,- грустно сказал Мокоша.- А теперь тут... Эх, горе не беда, был бы лес, будет и леший.
– Кабы так,- покачал головой волк,- вот если бы мог ты крикнуть так, чтоб тебя и через тысячу лет услышали.
– Не я крикну, другой крикнет,- отозвался Мокоша,- были бы уши слышать.
– То-то и оно-то, были бы...
– Чего "то-то"?
– Мокоша посопел.
– Без надежи жить, что печь водой топить. Не можно...
– Твоими устами мед пить,- вежливо сказал волк.
–
– Ну, передохнули, пора,- сказал волн,- садись, Иван-царевич. А, может, и ты с нами, Мокоша?
– Далеко ли собрались?
– Да к Марьине Белке...
– А-а,- протянул Мокоша и спросил: - Болит чего?
– Да нет, повидаться надо,- пояснил волк.
– Ежли что,- не слушая, забормотал Мокоша,- она травку даст... травку знает... ведунья-лечунья, краса-девица...- и снова пригорюнился: - Эх, человеки, человеки, таку девку извести хотели...
– Мокоша, пора нам. Путь-то неблизкий.
– Близкий ли, далекий - то я знаю,- покосился на волка Мокоша.- Коль надо - так и рукой подать.
– Рукой не рукой, а раньше вечера не доскачем.
– Доскачешь,- отозвался Мокоша,- я тебе тропку открою.
Мокоша махнул легонько ладошкой и, как просеку прорубил,- расступились деревья, качнув кронами, и легла меж ними тропка, уткнувшись в крылечко махонькой, отсюда едва разглядишь, избушки.
– Хороша хоромка,- сказал довольно Мокоша.- Я бобрам велел, они и расстарались...- Помолчав, спросил: - Ну, что, далек ли путь?
– Действительно, рукой подать,- согласился волк.
– Можно и ближе,- Мокоша снова махнул ладошкой.
Деревья сошлись, расступились - избушка стояла на краю полянки, шишкой добросишь.
– Ну, ты молодец,- восхищенно сказал волк,- такие фокусы с пространством! И как это тебе удается?
– А вот так,- Мокоша помахал ладошкой, тропка еще укоротилась, и идти не надо - протяни руку - вот оно, крылечко.
– Да-а,- протянул волк.
– Ну, идите, коль пришли,- сказал Мокоша,- да я тропку закрою. Прощевайте.
– Дедушка, пойдем c нами, - вдруг попросил мальчик,- не уходи...
– Не могу, дитя человеческое,- покачал головой Мокоша.- Мне к делу пора - шихири гнезда зорят, управу позабыли. Ну, ништо, еще повидаемся. Прощевайте.
Мальчик не успел ответить - деревья сдвинулись, прошуршав ветвями, стали нетронутой стеной, ни проехать, ни пройти.
Волк шумно вздохнул, бормотнул что-то и словно в ответ ему скрипнула за спиной дверь. Мальчик обернулся, в жар бросило: так вот она какая, Марьица Белка Кудимова дочь...
Он бежал по косогору вприскок-вприпрыжку, и не надо бы торопиться, да поторопишься: вон как разбрелось по небу стадо Ярилино - тучи темные, грозы полные. Как собьет их воедино Ярило, да как пойдут метать стрелы огненные от стрелы увернешься, водяными бичами исхлещут.
Кабы что - у Черепаыа переждать можно было: тепло, печь жаром пышет, корчаги в огне клюквой спелой светятся, пляшут по углям пламышки, Яровидовы внуки, искрами золотыми перекидываются... Да недосуг - дед собрался брагу ставить на Купалу, велел мигом к Черепану сбегать - не ссудит ли корчажник посудину. Ждет дед, бежать надо. Черепан ссудить обещался, да не раньше той седмицы - готовой корчаги нету, а чтоб излепить, высушить, в печи прокалить- никак не меньше пяти ден надобно.