Смех баньши
Шрифт:
Наверное, все поняли то же самое.
В тишине раздался сухой звенящий щелчок. Я не сразу сообразил, почему, после озадаченного переглядывания, все посмотрели в мою сторону. Заподозрив неладное, я опустил взгляд и увидел, что держу в левой руке кофейную чашечку, а в правой — ручку от нее, отломленную совершенно бессознательно. Не знак свыше, но достаточно символично. Я бросил отломанный кусочек фарфора в чашку и поставил ее на стол.
— У тебя еще будет шанс решить это, когда мы вернемся, Нейт, — сказал я негромко. — Что до меня, я всегда буду перед тобой в долгу. Я не знал, что мы вернулись сюда только из-за меня. Не успел об этом подумать.
Мы столкнулись взглядами. Он попытался улыбнуться. Вышло это у нас обоих с натяжкой, но друг друга мы поняли. Несмотря на то, что он чувствовал свою ненужность, он хранил по отношению к нам больше верности, чем можно было требовать.
— А мы так и не успели вас предупредить, — ответил он, словно оправдываясь. — Что же нам еще оставалось?
«Черно пространство между звездами. И кто нам скажет, что их движет?..»
Тот, кто смотрит на жизнь так, как мы, вряд ли может считать, что совесть или долг — нечто само собой разумеющееся. Напротив, это каждый раз достойно удивления. Каждый раз. Кто это знает, как не мы — археологи чужих времен и душ, мало обольщающиеся насчет своих собственных?
VI. Щепка в море
Следующий день был отравлен с утра похмельной реакцией, и тем, что я назвал последствиями «благополучного приземления кота с крыши небоскреба с попутным пересчитыванием всех балконов». Никакие гениальные замыслы и стратегические планы не могли заставить меня высунуть нос из-под одеяла до самого обеда. Кое о чем я, просыпаясь, очень сожалел, но гнал непрошенные мысли прочь и снова засыпал, пока не начал чувствовать себя достаточно прилично для того, чтобы встать, вылезти из норы и, например, навестить кого-нибудь на прощание с этим миром.
Не меньше часа я провозился с так называемым завтраком, впихнув в себя вместе с неизменным кофе и апельсиновым соком почти рекордное количество свежих тостов, ветчины, мягкого сыра и яиц под майонезом. После чего наконец счел себя вполне подготовленным к тому, чтобы еще раз увидеть «Горгулью», и не упасть при этом в обморок.
На нашей территории «Горгулья» никем не охранялась и оставалась открытой всем ветрам и посетителям. Только уже внутри я столкнулся с Джелли, лихо разъезжавшей по коридору в инвалидной коляске.
— Привет, солнышко! — обрадовалась она. — А я все ждала, когда же ты опять появишься!
Выглядела она весьма бодро, хотя правая рука, часть груди и шеи были прикрыты чем-то вроде пластиковых доспехов, лишенных всякой подвижности. Платиновые локоны задорно блестели, зеленые глаза смеялись, и только в коже цвета кофе с молоком добавилось еще немного сливок.
— Привет, обворожительный смертоносный демон! — ответил я, тут же заразившись ее задором. — Все так же опасна!
Ей понравился комплимент, о чем она тут же и заявила:
— В другое время, я бы тебя пристрелила за такие слова. Но ты пользуешься моей беспомощностью. Я слышала, сегодня вы отправляетесь?
— М-м. Да.
— Тогда расстанемся друзьями. Поцелуй меня на счастье.
— Погоди. А ты уверена, что я не приношу как раз обратное? — Джелли, кажется, надумала задавить меня инвалидной коляской.
— Расскажи кому-нибудь другому! Все хорошо, что хорошо кончается.
— Ну, если ты так думаешь.
Я наклонился и попытался быстро поцеловать ее в щеку.
— Нечестно! — воскликнула Джелли и, удержав левой рукой за пуговицу на воротнике — по крайней мере, ей хватило такта не поймать меня за оранжевый шелковый шарф на шее, весело поцеловала в губы, отпустив не сразу. Не мог же я дать полноценный отпор раненой девушке, игравшей в суккуба совершенно сознательно. К счастью, на самом деле, эта игра откровенно ничего не значила кроме теплых дружеских чувств, и ей так легко удавалось вести себя так, будто ничего плохого не случилось, по крайней мере, не имело ни малейшего значения, что я искренне был ей благодарен. Остановившись, мы оба рассмеялись.
— Удачи и тебе, солнышко. Спасибо, что спас меня!
— Не зови меня так. Не за что. Могу я повидать капитана?
— Без проблем! Присаживайся ко мне на коленки, я тебя подвезу. — Она едва не попыталась в самом деле воплотить в жизнь эту дикую идею. Я увернулся.
— Ну нет! Лучше прогуляюсь, если не возражаешь. Не хочу пользоваться твоей беспомощностью.
— Ты меня боишься!
— Как огня!
Она проводила меня и, довольно посмеиваясь, укатила прочь.
Филиард Арли, великий герой нашего времени, царственно возлежал на постели как морж на пляже, в повязках и под капельницей, не обращая на подобные мелочи никакого внимания. Настроение у него было, как и у Джелли, вполне победное. «Горгулья» почти не понесла потерь, в отличие от тех, кто на нее напал, и была готова к новым схваткам. Хотя момент незапланированного предательства немного омрачал веселье от того, каким неожиданным образом они сумели избежать гибели.
— Выходит, вы всерьез полагали, что сможете дать им отпор?
Фил Арли фыркнул.
— Когда-то нам удавалось и не такое, — заметил он с ностальгией.
— Я слышал. О вас же ходят легенды, одна другой чудесней.
Он осторожно рассмеялся.
— Легенды… Забавно, верно? Чего только не скажут люди, когда они на расстоянии. В пространстве или во времени. Или, чтобы найти причину, почему они сами так не могут. Хотя, — добавил он шутливо-менторским тоном, — вся штука просто в том, чтобы не мыслить слишком драматично. Если уж говорить о легендах, помнится, были в старых сказках такие здоровые огнедышащие твари — драконы. Но главным оружием был у них вовсе не огонь, не зубы, когти или крылья и тяжелая туша с хвостом, а страх, который их окружал, окутывал мантией власти, создавал всю легенду и эпическое действо, делал этих зверей по-настоящему сказочными.
— Да неужели? — улыбнулся я. — А на самом деле ничего в них не было?
— Ну, может, и было. Но главное-то, что люди, как правило, просто проникаются духом легенды, принимают правила игры. Дракон должен быть неуязвим и страшен, просто потому, что он дракон. И все боятся, а зверь наглеет от безнаказанности, ведет себя все смелее, ни с кем не считаясь, берет на себя роль бога. И так продолжается, пока не попадется кто-то, на кого легенды не производят впечатления. Он не знает суеверного страха и благоговения — не проникается духом игры. Он может использовать меч или мозги, если они у него есть, или и то и другое, и — чем черт не шутит — ему может повезти! Причем, только ему, не другим. Ведь главное оружие дракона перестает действовать. Только тот, кто лишен впечатлительности, страха, или, чего греха таить, надежд получить что-то от этого самого дракона, может порубить зверя в капусту или так его огорошить, что тот сам возьмет, да и улетит без боя за горы и моря. Вот и главный смысл сказки — не поддавайся сказке, руби зверюгу, да и дело с концом! Смеетесь?