Смех баньши
Шрифт:
Удачно? Не менее чем гром для Мельваса. А к чему это его привело, все мы знаем.
День утонул в череде бесконечных ритуалов. Разумеется, всплыл вопрос о коронации. Поскольку я не сильно напоминал Мельваса или кого-то вроде него, архиепископ Карлионский принялся настаивать на образцовой церемонии в своем приходе, крупнейшем в Британии. По такому случаю у них уже был готов особый освященный всебританский венец. Это имело смысл, но не являлось делом сиюминутным. И друиды тут же взяли реванш, доставив прямо на место корону Камулоса — или Камулдунума, малого королевства, принадлежащего безраздельно Верховному королю. Подходящее местечко для того, кто по их замыслу должен являться главным военным вождем, именуемым на благородной латыни dux bellorum. Ведь Камулос —
Возможно, мотив со спрятанным в камне от посторонних взоров мечом шел от той же легенды — от меча Камулоса, который, как говорят, незрим. И соответственно, неотразим (как непременно прибавила бы Линор — ни в одной луже).
Корона Камулоса, предмет «трижды священный», хранителем которого оказался все тот же Бран, была торжествующе извлечена на свет, и прямо из церкви все повалили наружу в поисках ближайшей священной рощи. Потом, после некоторых споров, передумали и направились к кольцу из белых камней, обозначавших место сорванного Божьего суда. Где и было учинено чтение заклинаний, воскурение составов подозрительного происхождения, заглушивших запах пролитой здесь крови; потом меня ввели в круг, обрызгали водой, бросили щепоть земли, чуть всерьез не обожгли горящим пучком травы, порезали руку, чтобы капнуть кровью в жаровню, где возжигались священные благовония, на меч и на венец Камулоса, после чего последний был поднесен мне с тем, чтобы я возложил его себе на голову.
— Венец, выкованный из стрелы грома! — зловеще торжественно заключил Бран, исступленно сверкая глазами. — Грома, павшего с неба, разящего насмерть! Прими его и возьми его силу, если смеешь. И если станешь ты неугоден богам, пусть гром этот обратится против тебя!
Куда уж теперь отступать? С тем я и принял этот венец — не слишком тяжелый темный железный обод, местами помятый, тускло поблескивающий, с пятью невысокими зубцами и неровно тлеющими углями утопленных в оправу крупных гранатов. Железо — металл войны и элемент, разрушающий зловредные низшие чары. Умно. И кстати, почти без следов ржавчины. Если Бран знал что говорил и венец действительно был выкован из метеоритного железа, мы с ним оба чужаки на этой земле. Улыбнувшись этой мысли, я завершил ритуал, как все того и ждали.
Дадим место всеобщему ликованию. И не будем строги. Ритуалы — это то, что касается чего-то древнего, гнездящегося в темной генетической памяти, что заставило обезьяну уловить нечто в пустом воздухе и, повинуясь этому смутному голосу, слезть с дерева и начать совершать вещи странные и лишенные смысла, сложившиеся после в культуру и цивилизацию. Зачем? К чему вопросы? Это и есть магия, божество, причудливый инстинкт, бред природы, ищущей новых пространств для своей вечной экспансии. Нам ли ее останавливать?
— Хватит, Антея, — вздохнула Линор. — Это тупик. Лучше подождать, пока в голову нам не придет что-нибудь радикально свежее или пока это безобразие не исчезнет само, как появилось.
— А как оно, по-твоему, может исчезнуть?
— Не знаю! — огрызнулась Линор неожиданно резко.
Антея перевела на нее умеренно любопытный взгляд.
— Послушай, ты нормально спишь?
— Да. Когда не слышу твоей музыки.
— А эта ненормальная баньши?
— Нет тут никакой баньши!
— Конечно, конечно, — отозвалась Антея с затаенным ехидством и снова уткнулась в терминал.
— Что бы там ни было, — медленно проговорила Линор, с ненавистью глядя на затуманенную схему, — я не готова к тому, чтобы провести остаток дней на успокоительных средствах.
— Тогда отбой. Пора прерваться, — сказал доктор Мэллор, присоединяясь к компании. Линор и Антея покосились на него с подозрением. Ему явно не доставало мрачности, ставшей в последние дни для них всех привычной. Напротив, его вид и поведение можно было назвать почти игривыми. Улыбка неудержимо расползалась, несмотря на старательно нахмуренные брови, а в глазах плясали озорные
Выслушав все с каменными лицами, Антея и Линор задумчиво посмотрели друг на друга.
— Он все еще кажется тебе патологически честным? — спросила Линор.
— Но баньши ведь смеялась, — справедливо заметила Антея.
— Смешно, правда?
— А вот и нет! — с полоборота завелся Гамлет. — Совсем не смешно!
— Только не говори, что и впрямь влюбился в Гвенивер! Тогда плохи наши дела.
— Оставь Гвенивер в покое! — чуть не сошел с ума Гамлет. — Для тебя есть хоть что-нибудь святое?
— Нет. А что?
Он закатил глаза. Я неудержимо смешливо фыркнул и выглянул за краешек невысокой каменной стенки, за которой мы спрятались, чтобы еще раз убедиться, что нас никто не выследил и не подслушивает. Неизбежное зло королевского образа жизни — всем есть дело до того, где ты и что делаешь. В первый день, по крайней мере, уж точно. Но была уже ночь, причем на редкость шумная. Над всей округой колыхалось веселое зарево — Белтейн, праздник костров, был в самом разгаре. Веселые вопли, визг, смех, пение и музыка смешивались в воздухе «в тесноте да не в обиде» с дымом, ошалевшими мотыльками и светлячками, ароматами праздничного пиршества, земли и травы, листвы, сонных и пьяных в ночи цветов, испускающих томную ауру сладости, недавней свежести и увядания. По Темзе разъезжали лодчонки, озаренные пляшущими яркими точками факелов, и водная рябь вовсю пестрела цветными блестками.
Улизнуть было одновременно непросто и просто. Белтейн — один из тех праздников, когда все пороки, называемые маленькими радостями жизни, становятся безгрешны. Танцы, чревоугодие, грубые игры и плоские шутки еще не повод повеселиться от всей души. Там, где не сверкали огни, во всех темных уголках так же, если не яростней, кипела жизнь, откочевывающая от хороводов и закусок с тем, чтобы вернуться назад, а оттуда опять в темноту — кружиться в этом хороводе до самого утра. И вся эта толпа была плотной, шумной и приставучей — не проехать, не пройти. Но как во всякой толпе, в ней можно было быстро затеряться (хотя можно и постоянно и неожиданно натыкаться нос к носу то на одних, то на других знакомых). Пока я наткнулся, правда, только на Гамлета, возвращавшегося из темноты с какой-то девицей в тот неподходящий момент, когда я, для отвода глаз также с девицей, счастливо не сознававшей, кто я такой, направлялся в ту самую темноту. К сожалению, особенно пьян я не был и заподозрил что, заприметив меня, Гамлет постарается заметить, и куда мы пойдем, а может, для верности, еще и не захочет выпускать из виду. Это как-то все скомкало. Мы, конечно, спрятались, но полной уверенности, что помех не будет, уже не было, и это все портило. Впрочем, шучу — лишних неприятностей я искать вовсе не собирался, и на самом деле все это мельтешение было очень бестолково и невинно — лишь бы затеряться, посмотреть на все немного сторонним взглядом и перевести дух. Если, конечно, вы мне верите.
Вскоре мы снова встретились с Гамлетом, так как я тоже старался заприметить, куда он денется, и пока на хвосте не объявилось никаких друидов, решили поделиться кое-какими мнениями о случившимся днем.
— Я всего лишь спрашиваю! Ты ведаешь, что творишь или нет? Было это продиктовано какой-то мыслью, причиной или просто приспичило? Бессознательно?
— А если приспичило, так это уже и не причина?
— Эрвин!
— Ага — штрафное очко! Настоящих имен вслух не употреблять!
— А как прикажешь тебя теперь называть?