Смех Циклопа
Шрифт:
– Я не шучу, Лукреция. Тенардье ждет повода, чтобы вычеркнуть тебя из списка постоянных внештатников. Ты бросила ей вызов перед всей редакцией и теперь должна раскрыть это дело, иначе потеряешь место.
Молодая журналистка умолкает в невеселой задумчивости.
Самое время выпить еще виски.
– Что ты мне посоветуешь, Флоран?
– Тебе нужна помощь. Одна ты не справишься. Один прокол ты уже допустила: не позаботилась о сохранности отпечатков пальцев.
Он прав, какое постыдное легкомыслие!
– Может,
– Нет уж, сама знаешь, я едва держусь на ногах. Спиртное – способ бегства для журналистов, переевших неприятных тайн. В особенности в «Геттёр Модерн». Начиная с определенного возраста выпивка – средство заглушить больную совесть и побороть бессонницу. Я нагляделся в редакции невероятных гадостей, и что же? Полное безразличие! А сколько глупости, сколько вранья под шапкой «эксклюзивных расследований»…
Флоран Пеллегрини хочет налить себе еще, но его рука так дрожит, что рюмка наполняется только с третьего раза, и то с помощью Лукреции, поддерживающей его за локоть.
– Единственный, кто способен помочь тебе в расследовании такого рода, – это сама знаешь кто…
Молодая журналистка и седовласый репортер заговорщически переглядываются.
– Не переживай, Флоран, я сама сразу о нем подумала.
– Не сомневаюсь. Вижу, ты мечтаешь снова с ним сотрудничать, для того и выбрала именно такую историю, которая может его заинтересовать. Я прав?
Лукреция Немрод воздерживается от ответа. Старый журналист понимающе подмигивает.
– Беги к нему на башню! Уверен, он не откажется.
17
«Альпинист карабкается на головокружительную вершину.
Его нога соскальзывает с уступа, и он летит вниз.
Колышки выпадают из скалы один за другим, но в последний момент он успевает уцепиться руками за камень и повисает над пропастью.
Альпинист в панике, он кричит:
– Помогите, помогите! Кто-нибудь, спасите!
Тут раздается Божий глас:
– Я здесь. Разожми пальцы, я тебя поймаю. Доверься мне, я тебя спасу.
Альпинист колеблется, потом снова кричит:
– Есть еще кто-нибудь, чтобы меня спасти?»
Из скетча Дариуса Возняка «После меня хоть потоп».
18
– И речи быть не может! Даже не мечтайте.
– Но…
– Мне очень жаль. Я не стану помогать вам с расследованием. Я теперь отставной научный журналист, я все прекратил и не готов начать снова. Я хочу одного: чтобы меня оставили в покое.
На Исидоре Каценберге цветастая гавайская рубаха навыпуск, желтые пляжные шорты с фиолетовыми полосами, на носу узенькие солнечные очки, на ногах пляжные шлепанцы.
Лукреция Немрод удивлена, что он опять перешел с ней на «вы». Но после их последней встречи прошло целых полгода, и она заключает, что таким способом он дает ей понять, что она стала ему чужой.
Она вздыхает и окидывает взглядом берлогу журналиста-отшельника, былого вундеркинда этой профессии. Он давно поселился в башне, но башня эта особенная – водокачка на границе Парижа, торчащая за метро «Порт-де-Пантен», посреди пустыря.
Исидор Каценберг переделал ее под жилье. Туда ведет центральная лестница. Гость попадает на островок диаметром два метра, засыпанный белым песочком, с двумя пальмами посередине. Островок окружен бассейном диаметром 50 и глубиной 5 метров.
По скрепленному лианами бамбуковому мостику гостья переходит на берег, где стоит кое-какая мебель, придающая этому жилищу подобие нормального вида. Роль спальни исполняет кровать с балдахином, роль кабинета – столик с компьютером, вместо кухни здесь кухонный уголок, вместо ванной – раковина в углу, «гостиная» отгорожена широким диваном, перед телевизором стоит низкий столик.
Невысокий бортик не позволяет волнующейся бирюзовой воде выплеснуться из цистерны.
Благодаря прозрачной крыше из любой точки этой круглой квартиры видно солнце, луну и звезды.
Настоящий райский островок где-нибудь посреди Индийского океана – чуть ли не в центре города!
– Почему ты… почему вы отказываетесь мне помогать?
– Дариус мне не нравился.
– Не нравился Дариус? Он же был ЦИКЛОПОМ! Любимейшим французом всех французов! Дариуса любили все.
– Что ж, я – не все. То, что ошибающихся много, не значит, что они правы.
Это я уже слышала…
– Дариус никогда меня не смешил. Его юмор всегда казался мне тяжеловесным и вульгарным. Он насмехался над женщинами, иностранцами, больными. Он смеялся надо всем и не уважал ничего.
– Разве не для этого существует юмор?
– Если так, то я задаю вопрос: «Зачем мне юмор?» У меня вызывают презрение люди, которым обязательно нужно испытывать спазмы диафрагмы, когда какой-нибудь бедняга поскальзывается на банановой кожуре или стоит мокрый после того, как его нарочно окатили водой из ведра.
– Но…
– Не настаивайте. По-моему, насмехаться над неудачниками, слабыми, над не такими, как мы, – недостойное занятие для развитого существа. Что главное в юморе? Приглашение подвергать поношению рогоносцев, пьяниц, безногих, толстяков, карликов, блондинок, бельгийцев, женщин, святых отцов, всех на свете. Не вижу ничего достойного в этом коллективном помешательстве. Смерть Дариуса Возняка – благо для всех, кому еще не изменили ум и хороший вкус.
– Но…
– И вообще, он не сам писал свои миниатюры. Он крал их или собирал анекдоты безвестных авторов и подписывал их своим именем. Ему все сходило с рук.
Лукреция Немрод встряхивает рыжей копной волос.
– Я же говорю, начало расследования…
– Что там у вас? Орудие убийства – синяя шкатулка с буквами BQT и предостережением «не смейте читать»? Почерневшая фотобумага? Видеозапись с грустным клоуном? И вы называете все это «началом расследования»? Надеюсь, вы шутите, мадемуазель Немрод?