Смех Циклопа
Шрифт:
Они входят внутрь, освещая себе дорогу мобильными телефонами, и видят две лестницы. Одна ведет наверх, другая спускается вниз. Они решают идти наверх и молча поднимаются на наблюдательную площадку маяка.
Ветер бьет в стены башни, его свист напоминает печальные звуки флейты Пана. Лукреция вздрагивает.
Как мне надоел дождь. Ветер, дождь, шторм… Кажется, что небо гневается на нас.
Исидор с порога осматривает обсерваторию маяка. В центре помещения находится красный потухший фонарь с четырьмя оптическими линзами. Над ним предохранительный колпак из стекла и меди.
Сюда очень давно никто не поднимался.
Исидор не спешит последовать ее примеру, и Лукреция ждет его. Она открывает дверь на балкон, опоясывающий площадку. Сильный влажный ветер ударяет ей в лицо. Исидор выходит на балкон вслед за ней. У него тоже перехватывает дыхание. Они стоят рядом и смотрят на открывшуюся перед ними панораму.
– Здесь ничего нет, – говорит Лукреция.
Ее волосы развеваются на ветру.
– А чего вы ждали?
– Только не говорите, что были уверены, что здесь ничего нет.
– Конечно, был уверен.
– Зачем тогда мы сюда залезли?
– Чтобы убедиться в этом. Быть может, обнаружить какие-то улики. Я знаю, я чувствую, что мы близки к цели.
Исидор возвращается в обсерваторию, открывает шкаф, достает бутылку рома, и они по очереди пьют из горлышка.
– Я думала, что вы пьете только морковный сок, зеленый чай и миндальное молоко.
– Так оно и есть, – кивает Исидор перед тем, как сделать второй глоток. – Но иногда я делаю исключения.
Лукреция поднимает бровь, но ничего не говорит. Дождь хлещет по окнам. Несколько мгновений они смотрят на бескрайний океан и огни далеких кораблей.
– Почему вы все время меня отталкиваете, Исидор?
– Лукреция… у вас «хронический страх быть брошенной». Вас бросили родители. Такую рану не вылечить. Можно заглушить боль анальгетиками и сохранить нормальные отношения с внешним миром, но вам всегда будет нужно, чтобы вас успокаивали, охраняли, любили. Эта потребность принимает у вас болезненные формы. И ни один мужчина не сумеет удовлетворить ее полностью. Вы подсознательно ищете отца, и, поскольку я вас оттолкнул, вам кажется, что я – ваш отец. Любой отвергший вас мужчина будет вызывать у вас желание добиться его.
Она молча слушает, каждое слово западает ей в душу.
– Вы хотите победить отвергшего вас мужчину потому, что он поступает так же, как ваш отец. Ваша привязанность ко мне – просто желание отомстить призраку. Вот почему я вас отталкиваю.
По крайней мере, честно.
Лукреция переводит дух и тихо спрашивает:
– А чем больны вы, Исидор?
– Хронической мизантропией. Я боюсь людей. Они вялы и примитивны. Они бросаются на падаль, их привлекает тухлятина. Они трусливы поодиночке и агрессивны в стае. Я живу словно среди хохочущих гиен. Они любят видеть смерть, любят мучить собратьев, они абсолютно безнравственны, беспринципны. Они не уважают других, не уважают природу. Они воспитывают детей на фильмах, где герои мучают себе подобных и считают это развлечением.
Не все такие. Он слишком сгущает краски. Он преувеличивает. У него невроз. Он тоже болен.
— Значит, у меня хронический страх быть покинутой, а у вас – хроническая мизантропия.
Небо снова сотрясается от грома, дождь усиливается.
– Я удовлетворяю ваше стремление найти отца. Вы удовлетворяете мое желание, несмотря ни на что, примириться с человечеством.
– Расследование помогает вам рассеять скуку?
– Нет. Во время шторма я размышлял. Когда я был научным журналистом, то распространял знания при помощи статей. Я скучаю по этой миссии. Мое предназначение – быть маяком, нести людям свет знаний, открывать секреты, находить забытые истины. Вот в чем смысл моей жизни! Сидя в башне, я зарываю свой талант. Я гоночный автомобиль, стоящий в гараже, и это неправильно. Я заснул, вы меня разбудили.
Лукреция, не смей умиляться!
— Вы хотите снова стать журналистом?
– Я не переставал им быть, хотя и не писал для газет.
– Не понимаю.
– У меня появилась новая цель. Я хочу тратить время на то, что не ущемляет мою свободу и позволяет распространять знания эффективнее, чем при помощи журнальных статей. Я хочу найти другой путь для популяризации науки.
– Сдаюсь.
– Я хочу стать писателем.
– Вы шутите!
– Послушайте, я ведь могу и обидеться! Вы не верите, что я могу стать писателем? Мы часто делаем открытия, которые не можем опубликовать. Вот я и возьму их за основу сюжета.
Темные тучи вдали непрерывно меняют форму, грохочет гром.
– А что, если люди прочтут правду и решат, что это выдумки?
– Может быть, зато истина увидит свет. Люди невольно задумаются и начнут задавать вопросы.
– Информация из романов кажется недостоверной.
– Неважно! Бессознательное читателей будет не судить, а впитывать ее.
– Например, историю о недостающем звене?
– Если я напишу роман об отце наших отцов, все узнают, что восемьдесят процентов наших генов совпадают с генами свиньи. Есть мясо этого животного – это все равно что заниматься каннибализмом, будить в себе дикаря. Кто знает, может быть, современный человек хотя бы перестанет есть колбасу.
– А история последнего секрета?
– Она заставит читателей задуматься о мотивах их поступков. Они зададут себе главный вопрос, который задает направление, в котором развивается личность: «Что доставляет удовольствие мне, мне одному?»
Лукреция смотрит на тучи, которые, извиваясь, летят по небу.
Черт, а правда, что радует меня, и только меня одну? Он прав, мы часто совершаем поступки, чтобы доставить удовольствие окружающим, семье, друзьям, коллегам, начальнику, соседям… А когда же мы делаем что-то для себя?
— А расследование смерти Циклопа?
– Я думаю, что мы откроем великую тайну, которая лучше всего характеризует человеческое существо. Тайну смеха.
Раздается насмешливый крик чайки.
– Вот, я рассказал, почему принимаю участие в расследовании, а вы так и не объяснили, почему его начали, – невозмутимо говорит Исидор.
– Да так… Одна история из детства.
Поняв, что продолжения не последует, и опасаясь, как бы в маяк не попала молния, Исидор глубоко вздыхает и предлагает: