Смех дьявола
Шрифт:
В Монтийяке Файяр с беспокойством поглядывал на небо. Ни облачка, дождя уже давно не было. Эта сушь приводила сельских хозяев в отчаяние. Они не знали, где взять корм для скота, и предвидели плохой урожай.
Отношения между людьми из «замка» и управляющим Файяром были на грани разрыва после бухгалтерской проверки документов. Файяр вынужден был признать, что продавал вино оккупационным властям вопреки запрету Леа и ее отца. В свое оправдание он говорил, что они были единственными владельцами земли в департаменте, которые решили не продавать вина немцам, хотя делали это задолго до войны, и что большинство местных влиятельных немцев были крупными виноторговцами у себя
Леа помнила это очень хорошо. Она помнила также, что ее отец и господин д'Аржила просили почтенного негоцианта из Мюнхена, ставшего офицером вермахта, не приезжать к ним больше, пока идет война. Файяр признал, что пускал «на сторону» деньги от этих продаж, потому что знал прихоти мадемуазель… но утверждал также, что всегда намеревался вернуть их ей. К тому же часть этих средств была использована для поддержания и обновления оборудования. Мадемуазель не отдает себе отчета, сколько теперь стоит любая мелочь!
Ну, нет! Она отдавала себе отчет в цене вещей. Крупный чек, выданный Франсуа Тавернье, был с облегчением принят банкиром из Бордо. Ему совсем не улыбалось начинать преследование за неоплаченные чеки своего старого товарища по лицею Мишеля Монтеня. К несчастью, черепицы с правого крыла дома снесло при ночной буре, и Леа вновь оказалась в долгах. Эксперт, присланный Тавернье, внес аванс, надеясь на быструю оплату, но ни он, ни Леа ничего больше не слышали о Тавернье с середины января. А приближался конец марта.
Бухгалтер закончил работу и посоветовал, учитывая ситуацию, вступить с Файяром в переговоры или же судиться с ним из-за присвоения денег. Леа отвергла оба варианта. Без маленького Шарля, немного оживлявшего атмосферу своими играми и криками, в Монтийяке было бы совсем уныло. Каждый, однако, старался скрыть от других свои мрачные мысли. Только Бернадетта Бушардо иногда роняла слезинку. Камилла д'Аржила жила в ожидании, днем и ночью слушая лондонские передачи, готовая к сигналу от Лорана. Сидони после смерти доктора Бланшара очень ослабела и ходила только от своей кровати до кресла, стоящего у двери. Отсюда ее взгляд охватывал обширную равнину, над которой поднимались дымы Сен-Макера и Лангона. Поезда, пересекавшие Гаронну, вносили ритм в ее долгие и одинокие часы. Старая кухарка предпочла бы возвратиться в Бельвю. Каждый день Руфь приносила ей еду, а Леа, Камилла и Бернадетта по очереди проводили немного времени подле нее. Больная ворчала, говоря, что дамы попусту теряют время и могли бы найти себе занятие получше, чем возня с беспомощной старухой. Но все знали, что лишь эти посещения поддерживали ее. Даже уравновешенная Руфь находилась под воздействием пой печальной атмосферы. Впервые с начала войны у нее возникли опасения. Боязнь появления гестапо или полиции мешала спать невозмутимой эльзаске.
Леа же, чтобы убить время, яростно перелопачивала землю в огороде и вырывала сорняки. Когда этого недоставало, чтобы истомить ее плоть, она проезжала несколько километров на велосипеде по холмистой местности. По возвращении она буквально падала на диван в кабинете отца, где спала неспокойным сном, не приносящим отдыха. Когда она просыпалась, около нее почти всегда была Камилла со стаканом молока или чашкой бульона в руке. Молодые подруги обменивались тогда улыбками и долго сидели в молчании, глядя на огонь в камине. Если же молчание становилось для них слишком тягостным, одна
«Честь и Родина. Пленник, спасшийся из лагеря, член комитета правления Собрания военнопленных Франции господин Франсуа Морлан обращается к вам… «Военнопленные, репатриированные и бежавшие, мои товарищи по Сопротивлению, я хочу сначала сообщить вам добрую весть»…»
Треск заглушил голос оратора.
— Всегда одно и то же: никогда не удается узнать добрую весть, — проговорила Леа, ударив кулаком по приемнику.
— Подожди, ты знаешь, что это ничего не изменит, — возразила Камилла, мягко оттолкнув подругу.
Несколько раз она включала и выключала приемник и готова была отступить, когда тот же голос произнес:
«Я сообщил от вашего имени генералу де Голлю о вере, воодушевляющей нас. Я сообщил от вашего имени комиссару Френелю, как и мы, бежавшему из плена, обо всем, что дает нам силы жить. Эти люди, честь которых заключается в вере в будущее, уже восприняли надежду, скрытую в наших сердцах».
Опять ворвались помехи, позволяя улавливать только обрывки фраз, но затем исчезли:
«…но их требования еще обширнее и великодушнее. Потому что в лагерях и в отрядах коммандос они научились понимать друг друга, они желают видеть родину свободной от усталости и одряхления. Потому что они нашли друг друга, они мечтают о родине, где классы, сословия, группировки объединились бы в справедливости, более сильной, чем любое милосердие. Поскольку в изгнании они делили тяготы нищеты с людьми разных рас и наций, они хотят разделить с ними и блага будущей жизни.
Да, мои товарищи, мы сражаемся ради всех. Ради всего этого мы избрали борьбу. Вспомним клятву, данную в момент расставания с нашими близкими. Они нам говорили: «Только не изменяйте нам, обязательно скажите Франции, чтобы она вышла нам навстречу с самым прекрасным лицом».
Беженцы, репатрианты, борцы из центров взаимопомощи, из отдельных подпольных групп, настало время сдержать свое обещание».
— Еще один идеалист! — воскликнула Леа. — Ах! Он прекрасен, лик Франции! Пусть этот Морлан посмотрит, на что похож этот прекрасный лик… опухший от страха, ненависти и зависти, косой взгляд, уста, источающие клевету и доносы…
— Успокойся, ты хорошо знаешь, что Франция не только в этом, есть также мужественные мужчины и женщины, такие, как Лоран, Франсуа, Люсьен, мадам Лафуркад…
— Мне наплевать! — закричала Леа. — Они умрут или уже мертвы, останутся только те, другие.
Камилла побледнела.
— О! Замолчи, не говори этого.
— Тихо! Вот личное послание.
Они тесно придвинулись к приемнику.
«Все поднимается против меня, все меня осаждает, меня испытывает… Я повторяю: все поднимается против меня, все меня осаждает, испытывает… Утки Жанетты прибыли благополучно… Повторяю: утки Жанетты прибыли благополучно… У Варвариной суки трое щенков… Повторяю: у Варвариной суки трое щенков… Лоран выпил свой стакан молока… Повторяю…»