Смелая жизнь
Шрифт:
Прямо к государю шли двое. В одной небольшой, но плотно сколоченной фигуре все сразу узнали генерал-адъютанта Балашова. Рядом с этим, известным всему Вильно, свитским генералом, пользовавшимся любовью и доверием Александра, подвигался, с усталым, измученным лицом, в покрытом пылью литовском мундире, совсем молодой офицерик.
Вот он быстро приблизился, вот вытянулся в струнку перед государем… Вот с уст его срываются слова рапорта… Рука, подавшая донесение от начальства, дрожит.
– Французы подошли к Неману, ваше императорское
Что-то знакомое чудится Александру в этом юном лице, в детски чистом, открытом взоре, в добродушной складке крупного рта, во всем полудетском лице, смуглом и усталом.
– Наши разведчики, – продолжает рапортовать офицерик, – открыли аванпосты неприятельского передового разъезда…
60
Аванп'oст – передовой пост.
Молодой, чуть глуховатый голос офицерика так и звенит… вот-вот надломится… оборвется… а сам он стоит, не шелохнется, вытянувшись в струнку, с окаменелым, как у статуи, лицом, и только глаза, одни глаза горят неизъяснимым чувством восторга и обожания…
Император выслушивает рапорт молча, спокойно, но в лице его, в морщинах лба заметно волнение… Прежде чем отдать приказание окружавшей его свите, Александр, движимый непреодолимым желанием осчастливить смуглого офицерика, положил ему руку на плечо и спросил кратко:
– Ваше имя, поручик?
– Александров, ваше величество!
Александров?! Так вот кто это! Его нареченец-герой!
И все лицо императора затеплилось лаской… В один миг мелькнул перед ним его дворцовый кабинет… массивная дверь… и юный солдатик-улан, рыдающий у ног его, монарха… Но видение пришло и так же быстро умчалось куда-то… Привезенная важная новость поглотила целиком все внимание императора…
Вокруг государя уже толпились в ожидании приказаний все его первые слуги, все его главнейшие полководцы: и Барклай-де-Толли, с длинным, немецкого типа лицом, и Багратион, с добродушием и отвагой в восточных глазах, и молодой Ермолов, только что покинувший свою даму, и целый сонм молодых и старых генералов, ожидавших царского слова.
И слово было произнесено. В двадцать четыре часа по этому слову русские войска очистили Вильно, сожгли мосты и отступили внутрь России… По этому же слову доверенный Александра помчался к стану неприятеля с письмом от императора к его могучему противнику – императору Наполеону.
Молоденький офицерик, привезший доклад государю, видел, какою тенью подернулось обожаемое лицо монарха, какая мучительная борьба отразилась во всех его благородных чертах. Молоденький офицерик знал лучше всякого другого, что Александр жалеет каждую пролитую каплю крови своих солдат и что нарушение мира Наполеоном тяжелым камнем пало ему на душу.
Но молоденькому
– Вы сами видели неприятеля? – слышалось сквозь перекрестную трескотню вопросов.
– Много их? Готовятся к переправе?
– Ах, Боже мой! Как вы устали!.. Принесите же ему прохладительного!
– Лимонаду, мороженого! Чего хотите? – И сотня прелестных ручек протянулась к смущенному офицеру со всевозможным питьем.
Юноша окончательно растерялся при виде такого любезного приема. Глаза первых русских и польских красавиц, ласково устремленные на него, сияли ему одному ободрением и приветом. Вся нарядная, блестящая толпа гвардейской молодежи, так резко подчеркивающая своей пышностью его скромный мундир и офицерские эполеты, с нетерпением ждала его рассказа. Смущенно оглянул он окружавшее его общество, и вдруг его темный взор встретился с другим взором, таким же растерянным и смущенным, но близким, милым и почти родным. Мгновенно глаза его остановились на черных глазках юной красавицы с детски наивным, прелестным личиком.
– Зося! Панна Вышмирская! – вырвалось счастливым звуком из груди молоденького улана. – Зося Вышмирская! Какими судьбами?
– Пан Дуров!.. Над… – ответил взволнованный голосок и разом осекся; черные глазки потупились. – Вот где и когда встретились! – лепетала красавица, задыхаясь, вся взволнованная и счастливая неожиданной встречей.
Затем, смущенно окинув всю окружающую толпу, добавила быстро, чуть слышно:
– Пойдемте отсюда, пойдемте!.. Мне так много надо рассказать вам…
И, разом отбросив смущение, она гордо подняла свою головку и, бросив в толпу: «Это лучший друг моего детства», – вывела из нарядной толпы юного офицера.
– Ну, что вы? Как ты? Господи, ведь пять лет не видались! Целых пять лет, Надя, милая, сестричка моя ненаглядная! – лепетала Зося, очутившись со своим спутником в одном из уголков зимнего сада, где не было ни души и где она могла поболтать на свободе с так неожиданно встретившимся ей на пути другом.
– Да, да! – отвечала так же радостно и возбужденно Надя (так как литовский улан, привезший вести государю, была Надя Дурова, теперь поручик Александров). – Да, да, целых пять лет! А вы так мало изменились за это время, Зося!
– Да и вы… и ты то есть… – путалась та. – А я замужем! – добавила она, и глаза ее мягко засветились. – Я замужем за Линдорским… Помнишь, тогда, в саду Канутов, я говорила тебе?… Помнишь?… Я еще такая глупая была в ту пору, – застенчиво краснея, добавила молодая женщина. – А потом пан Линдорский снова сделал мне предложение… Дядя Канут советовал принять его, и я вышла замуж… Иначе, впрочем, и не могло быть, – прибавила она с задумчивой нежностью, – и я ничуточки не раскаиваюсь в этом. Я так люблю Казимира!.. А вы? А ты, Надя?… Я слышала, ты была отозвана к государю в столицу… Юзеф говорил… Мы совсем потеряли тебя из вида… Потом узнали, что ты служила в мариупольских гусарах под именем Александрова… Правда?