Смерч войны
Шрифт:
Брэдли сказал Эйзенхауэру, что Монтгомери «перешел все границы», «потерял рассудок» и он не желает больше служить с этим человеком, предпочитая вернуться в Соединенные Штаты. Паттон сделал верховному главнокомандующему примерно такое же заявление. Затем Брэдли тоже начал общаться с прессой и на пару с Паттоном распространил среди американских журналистов информацию, наносящую ущерб репутации Монтгомери. Бывший редактор Ралф Ингерсолл, один из многочисленных пресс-секретарей Брэдли, рассказывал, например: Брэдли, Ходжес и генерал-лейтенант Уильям Симпсон из 9-й армии составляли и реализовывали свои планы, обсуждая их только между собой. «Они были вынуждены не посвящать в собственные планы британцев, — говорил пресс-секретарь, — и обходить штаб Эйзенхауэра, наполовину состоящий из британцев» [1228] . Отношения между британскими и американскими генералами в 1943—1945 годах действительно были необычными, то есть необычайно отвратительными.
1228
Whiting, Field Marshal's Revenge, p. 222.
Конечно, Монтгомери мог бы по достоинству оценить успех Паттона, смявшего противника на южном фланге наступления немцев в Арденнах, но и сам Паттон был человеком не очень, мягко говоря, объективным. Обратной стороной его ярого американизма был антисемитизм: его вера в сионистско-большевистский заговор нисколько не уменьшилась после освобождения концентрационных лагерей. В конце службы он находился под наблюдением психиатра, а его телефонные разговоры прослушивались. Он умер во сне 21 декабря 1945 года, через двенадцать дней после аварии, сломав шею во время столкновения с грузовиком у Мангейма: ни один из автомобилей не превышал скорость. «Бог войны, которому поклонялся Паттон, сыграл с ним злую шутку», — написал один из рецензентов его биографии. Да и сам Паттон предсказывал себе «адскую смерть» [1229] . Возможно, Всевышнему не понравилось нахальство Паттона, потребовавшего от него принять решение — на чью сторону встать в борьбе цивилизации против варварства.
1229
Andrew Taylor, 7XS2005; Royle, Patron, p. 196.
В «Битве за выступ» немцы потеряли 98 024 человека, в том числе 12 000 убитыми, 700 танков и штурмовых орудий, 1600 боевых самолетов. Потери союзников (в основном американцев) составили 80 987 человек (10 276 убитых), но несколько больше танков и противотанковых орудий [1230] . Огромная разница была в том, что союзники могли восполнить потери, а немцы уже не имели такой возможности. Отпор германского наступления в Арденнах оказал вдохновляющее воздействие на моральный дух союзных войск. «Терпит поражение не только авантюра немцев в Арденнах, — говорил британский танкист, участвовавший в битве, — но и вся их безумная затея завладеть миром» [1231] . Вопрос — когда наступит конец этой авантюре? 6 февраля генерал-лейтенант Брайан Хоррокс заключил пари с Монтгомери на десять фунтов стерлингов, пообещав, что немцы прекратят войну к 1 мая 1945 года. Он ошибся на одну неделю. И Рундштедт, и Модель предупреждали Гитлера: наступление лишь ослабит способности рейха противостоять русским на Восточном фронте, не дав каких-либо новых преимуществ на Западе. Тем не менее фюрер решил сыграть в рулетку, как это делал не раз и прежде. Надежды многих немцев на то, что им удастся сдержать Красную Армию, были принесены в жертву ради наступления на Западе против противника, гораздо менее злобного и хищного, чем тот, который надвигался на их родину с Востока. «Битва в Арденнах стала возможной только из-за безрассудного каприза Гитлера, — писал Макс Гастингс, — подогреваемого Йодлем, убеждавшим фюрера в том, что натиск на Западе нарушит англо-американские планы наступательных операций» [1232] . Да, так и случилось, но в ущерб обороне Германии. И кроме того, после Арденн Гитлер уже был не способен предпринимать крупные наступления.
1230
Weintraub, Eleven Days, p. 177; ed. Parrish, Simon & Schuster, p. 91;Dupuy and Dupuy, Encyclopedia, p. 1218.
1231
Ibid.
1232
Hastings, Armageddon, p. 263.
Вызывает удивление то, что на Гитлера мог повлиять военный чиновник, считавший фюрера непререкаемым авторитетом. Йодль всю войну занимал пост начальника штаба оперативного руководства вооруженными силами и, обещая гауляйтерам в Мюнхене в ноябре 1943 года несомненную победу, наставлял их: «Мое глубочайшее убеждение в этом основано на том, что во главе Германии стоит человек, которого сама судьба предназначила и наделила всеми качествами и устремлениями, необходимыми для того, чтобы вести наш народ в светлое будущее» [1233] . Ему под стать был и начальник штаба О KB Вильгельм Кейтель. В Нюрнберге Геринг говорил Леону Голденсону: Кейтеля не стоило бы судить, поскольку он был всего л ишь «маленьким человечком», хотя и считался фельдмаршалом, и делал только то, что приказывал Гитлер [1234] . Британский историк германского верховного главнокомандования Джон Уилер-Беннетт писал о нем: «Много амбиций и ноль способностей; предан, но бесхарактерен; есть определенная немецкая врожденная практичность и обаяние, но нет ни интеллекта, ни личности» [1235] . В нем лизоблюдства было даже больше, чем в Йодле. Гитлер говорил о нем: «предан как собака». И конечно, Кейтель заслуженно понес наказание в Нюрнберге. Он председательствовал на так называемом суде чести [1236] , приговорившем участников июльского заговора к смерти, и он же подписал приказ, предписывавший расстреливать советских комиссаров, взятых в плен. Кейтель подписывал и пресловутую директиву «Nacht und Nebel» («Мрак и туман»), в соответствии с которой были тайно схвачены и казнены восемь тысяч гражданских лиц — не немцев. Он науськивал немцев линчевать летчиков союзных военно-воздушных сил, и он же приказал 16 декабря 1942 года войскам на востоке и на Балканах «рассматривать как преступление против германского народа любые проявления симпатии к партизанам» [1237] . Кейтель ненавидел свою кличку Лакайтель (производная от слова Lackai — лакей).
1233
Davidson, Trial of the Germans, p. ? (Так у автора.)
1234
Goldensohn, Nuremberg Interviews. p. 131.
1235
Wheeler-Bennett, Nemesis of Power, pp. 429—430.
1236
Председателем суда чести, определявшим степень вины офицеров в заговоре, был Рундштедт; Кейтель участвовал в заседаниях и санкционировал тысячи арестов.
1237
Gilbert, Second World War, p. 386.
«Почему же генералы, считавшие меня приспособленцем и профаном, ничего не сделали для того, чтобы избавиться от меня? — писал позже Кейтель. — Разве это был так трудно? Нет, вовсе нет. Дело в том, что никто не хотел занять мое место. Все понимали, что им придется сеять такие же разрушения». В этих словах есть некоторая доля истины. Клейст говорил: «На посту первостепенной важности Гитлеру был нужен слабый генерал, которым он мог полностью управлять». Другие генералы вряд ли смирились бы с таким положением. «Если бы я оказался на месте Кейтеля под непосредственным началом Гитлера, то не продержался бы и двух недель», — признавался впоследствии Клейст [1238] . Тем не менее можно предположить: прояви Кейтель и Йодль побольше твердости, как это делал Гудериан, кто знает, может быть, им и удалось бы внести какие-то коррективы в стратегию Гитлера. Однако Кейтелю это было не дано. В мае 1946 года он объяснял психиатру в Нюрнберге: «Неверно проявлять исполнительность только тогда, когда дела идут хорошо. Гораздо труднее быть хорошим, исполнительным солдатом, когда все плохо. В тяжелые времена исполнительность и преданность — добродетели» [1239] . Вокруг Гитлера всегда было много услужливых и верных лакеев, а он больше всего нуждался в конструктивной критике и здравых советах.
1238
Goldensohn, Nuremberg Interviews, 12/6/1946.
1239
Ibid. p. 166.
К концу 1942 года Гитлер решил, что каждое его слово, произнесенное на военных совещаниях, должно быть записано и сохранено для потомков. Он поручил делать это шестерым (затем восьмерым) парламентским стенографисткам, оставшимся без дела, после того как рейхстаг превратился в один из винтиков нацистской машины. Если бы немцы выиграли войну, то стенографические отчеты могли стать своего рода Священным Писанием для нацизма. Эти дословные, непричесанные записи — неплохое сырье для историков — показывают, каким расчетливым, ревностным и дотошным был диктатор, обладавший и феноменальной памятью, и даже умением слушать других. По крайней мере три четверти времени на совещаниях занимали ответы на въедливые замечания и вопросы фюрера таких деятелей рейха, как Рундштедт, Роммель, Гудериан, Кейтель и Йодль, Цейтцлер, Дёниц, Геринги Геббельс.
Стенографические записи начинаются 1 декабря 1942 года, Сталинградская битва полностью упущена, и заканчиваются 27 апреля 1945 года, за три дня до самоубийства Гитлера. Они дают представление о настроениях в высшем командовании во время отступления и в преддверии неминуемого поражения, но из замечаний Гитлера трудно понять, когда он осознал неизбежность поражения и собственной гибели. Скорее всего осознание краха пришло к нему на исходе «Битвы за выступ» в конце 1944 года. 10 января 1945 года он обсуждал с Герингом проблему новых секретных вооружений:
«Гитлер. Говорят у если бы Ганнибал… имел не семь или тринадцать, а пятьдесят или двести пятьдесят слонов после Альп, то их было бы более чем достаточно для завоевания Италии.
Геринг. Но у нас теперь есть реактивные истребители, мы начали их выпускать. Их будет масса, и у нас будет преимущество…
Гитлер. «Фау-1» не помогут выиграть войну, к сожалению.
Геринг. …Появится скоро и бомбардировщик, если только…
Гитлер. Все это фантазии!
Геринг. Не согласен!
Гитлер. Геринг, фантазии!»
Обращение к давно знакомому человеку не по имени, а по фамилии — уже свидетельство серьезности положения. Гитлер знал, что их ожидает.
На фюрерских конференциях обычно собиралось до двадцати пяти человек, но Гитлер выбирал двух-трех собеседников. В ответах на его въедливые вопросы не было явного угодничества. Калибр орудий, нефтяные месторождения, пластиковые и металлические мины, подготовка водителей танков, стратегия окружения противника — ничто не ускользало от его внимания. «Можем ли мы обеспечить Западный фронт огнеметами? — спрашивал он накануне дня «Д». — Огнеметы особенно эффективны в обороне. Это страшное оружие». Он брался за телефон, приказывал кому-то на другом конце провода утроить производство огнеметов и, закрывая совещание, говорил: «Спасибо, все свободны. Хайль!» Иногда фюрер шутил: «Принято полагаться на порядочность других. Такие уж мы порядочные». Обычно же атмосфера на совещаниях была сугубо деловая. Холокост в присутствии стенографисток, конечно, не упоминался. Не записывались его восторги в адрес любимой овчарки Блонди и бесконечные вопросы «который час?». Гитлер никогда не носил часы. Бессвязность в его речи появилась только тогда, когда Красная Армия уже приближалась к его бункеру и фюрер начал впадать в ностальгию по прежним временам и предаваться обвинениям в предательстве (вовсе не беспочвенным) или оптимистическим иллюзиям.
После одного из таких совещаний в феврале 1945 года Альберт Шпеер попытался объяснить Дёницу, что война проиграна, показывая на карте «бесчисленные прорывы и окружения». Но Дёниц ответил «с необычайной резкостью»: он здесь представляет военно-морской флот, а остальное его не интересует. «Фюрер должен знать, что ему делать», — сказал адмирал [1241] . Шпеер считал: он вместе Герингом, Кейтелем, Йодлем, Дёницем и Гудерианом должны предъявить Гитлеру ультиматум и потребовать от него разъяснений относительно планов прекращения войны [1242] . Но этого так и не произошло. Они, по крайней мере половина перечисленных лиц, понимали, что их ждет веревка. Когда Шпеер завел с Герингом разговор на тему краха, то рейхсмаршал с готовностью подтвердил, что рейх обречен, но лично его «связывают с Гитлером давние узы многолетней совместной деятельности и борьбы, и он не может их разорвать».
1241
Speer, Inside the Third Reich, p. 426.
1242
Ibid.