Смерть Анфертьева
Шрифт:
И тут он увидел Свету. Она вышла из подъезда в наброшенном на плечи пальто и с ведром в руке. Придерживая пальто. Света пробежала к мусорному ящику.
– Вот видишь, старик, твой расчет оказался верным, - похвалил себя Анфертьев и крикнул: - Света! Она остановилась, посмотрела в его сторону и, увидев светлое пятно плаща, подошла:
– Вадим? Что ты здесь делаешь?
– Отдыхаю. Шел домой, решил передохнуть... Сейчас дальше пойду, - он махнул рукой вдоль двора.
– Но тебе в другую сторону!
– Ох, Света... Кто может сказать наверняка, какая сторона
– Боже! Ты пьян!
– Самую малость, Света, самую малость... Присядь. Я это место и нагрел, и высушил... Садись, тебе понравится, - Анфертьев сдвинулся в сторону.
– Хочешь выпить?
– Он вынул из-за пазухи бутылку.
– Нет. Не хочется.
– А ты не будешь возражать, если я выпью?
– Пей, - Света передернула плечами. Анфертьев запрокинул голову и двумя большими глотками допил водку. Повертев бутылку в руках, он осторожно поставил ее в ведро.
– Это ты виновата, что я так напился. Я хотел с тобой выйти, а ты сбежала... Нехорошо. Мне стало так горько, так обидно... Что я чуть было не заплакал.
– Сейчас уже легче?
– Да, отпустило маленько, - Анфертьев замолчал, будто прислушиваясь к себе.
– Да, полегчало. Еще бутылку-вторую, и станет вообще легко.
– Ты уже был дома?
– Нет, только иду.
– Ты что же, пять часов добираешься?
– Может быть... Скажи, что я добираюсь пять лет, и я соглашусь с тобой еще охотнее. Не исключено, что я иду к себе уже пять тыщ лет и мне быть в пути еще столько же... Мы идем, бежим, едем, хотя заранее знаем, что никто нас нигде не ждет, что топать нам до самой смерти. А прийти куда-то и убедиться, что мы на месте, что путь окончен... Нет, этого нам не суждено.
Представляешь ужас! Найдем ночевку - и уже считаем, что мы дома... Нам дадут какой-нибудь похлебки, а мы уже готовы выть от радости, что родню обрели... Где-то на работу взяли, жалованье определили, метлу в руки сунули, а мы уж кричим, что себя обрели...
– Как ты думаешь, - отрешенно проговорила Света, глядя на окна, разноцветными искорками светящиеся в ее глазах, - как ты думаешь, мог Борис Борисович взять деньги?
– Борис Борисович? Кто это? А, Квардаков... А почему бы и нет? Ведь он брал их всю свою жизнь и, не случись сегодня этого печального происшествия, продолжал бы брать до конца жизни.
– Ты имеешь в виду зарплату?
– Назови это зарплатой, жалованьем, пособием, взяткой... Какая разница? Он брал эти деньги из твоих рук, отлично понимая, что не заработал их. Но ни разу не отказался. Ведь ни разу?
– Но и ты не отказался.
– Я - другое дело. Мне платят меньше тех денег, на которые можно прожить.
– Как же ты живешь?
– Жена кормит. И потом, я свои деньги все-таки зарабатываю. Может быть, снимки не входят в число основной продукции нашего завода, но меня наняли делать снимки, и я их делаю. И неплохо справляюсь со своими обязанностями. Свои сто рублей я зарабатываю.
– Тебе платят сто двадцать.
– Нет, Света. Это в каких-то ваших бухгалтерских ведомостях стоит цифра "сто двадцать". Но ты хоть раз дала мне эти деньги? Нет. Ты даешь мне сто рублей, а все почему-то считают, что я получаю сто двадцать.
– Вот и о деньгах поговорили, - улыбнулась в темноту Света. '
– Видишь ли, мы можем о них говорить, можем о них молчать, можем о них слагать стихи или распевать песни - все это не имеет ровно никакого значения, потому что мы о них никогда не забываем, как о собственной смерти. Предстоящей смерти, которая все ближе.
– Так ты никогда не говорил, Вадим, - озадаченно произнесла Света.
– Что произошло?
– Большие деньги... Особенно в чужих руках заставляют смотреть на вещи трезвее. Даже после бутылки этой паршивой водки.
– Пей коньяк.
– Коньяк пусть пьет Квардаков. Если его выпустят.
– А могут и не выпустить?
– Откуда мне знать, - Анфертьев отгородился воротником плаща и от Светы, и от ее вопроса.
– Подожди, - сказала Света.
– Какие-то слова ты произнес недавно, я все время пытаюсь понять, что стоит за ними... Да, ты сказал, что, не случись сегодня этого происшествия, Борис Борисович и дальше получал бы свою зарплату...
– Получал бы!
– убежденно сказал Анфертьев.
– Я не о том. Из твоих слов выходит, что ты не веришь в его виновность?
– Света, - Анфертьев решился наконец положить ей руку на плечо, - так ли уж важно, во что я верю?
– Что же важно?
– То, как я поступаю. Как ты относишься ко мне, а я к тебе. Важно, сколько я зарабатываю, потому что это определяет мой образ жизни. И определит мой образ смерти.
– И качество потребляемых напитков.
– Я не прав?
– Нельзя же все время говорить о собственной смерти. Это попросту неприлично.
– Да? Извини. Это все она, - Анфертьев кивнул в сторону светящегося в темноте круглого горлышка бутылки, оно напоминало плавающее над землей колечко.
– Маленько перебрал... Сказывается отсутствие опыта.
– Это дело наживное, - Света поднялась.
– Тебе пора, Вадим. Да и я продрогла. Пока.
– Ты не будешь делать нехороших выводов?
– Там видно будет. Посмотрю на поведение.
– Я исправлюсь!
– горячо воскликнул Анфертьев.
Эти слова прозвучали куда серьезнее, нежели требовал полушутливый разговор.
– Вот увидишь, я исправлюсь.
– Думаешь, это возможно?
– Надо верить в человека. Света!
– Ага, значит, все-таки надо во что-то верить.. Пока, Вадим.
Света взяла ведро и направилась к подъезду. Оглянувшись, она увидела, что Анфертьев остался сиде на скамейке. Поколебавшись, вернулась.
– Прости, - сказал он, вставая.
– Задумался.
– О чем?
– О себе, о тебе... Если не возражаешь. Откровенно говоря, это единственное, о чем я думаю последнее время... Хотя...
– он пьяно рассмеялся. Прости, я вспомнил чьи-то слова... Люди думают - что-нибудь придумают, а мы начнем думать - из раздумья не выходим. Ты не помнишь, кто это сказал?