Смерть Банни Манро
Шрифт:
— Я могу провести для вас демонстрацию, если хотите, — говорит он. Река смотрит на крошечный тюбик лосьона, который лежит у нее на ладони.
— В его состав входит алоэ вера, — говорит Банни.
Глава 3
Банни поворачивает ключ в замке зажигания, и его желтый “фиат-пунто”, болезненно захлебываясь, оживает. Где-то на краях сознания Банни преследует чувство вины низкой степени, если это так можно назвать, или, скорее, назойливый страх, потому что сейчас пятнадцать минут первого, а он до сих пор не дома. Он с тревогой смутно припоминает, что Либби была прошлой ночью как-то особенно расстроена, но он понятия не имеет, чем именно, да и вообще, как ни крути, денек сегодня чудесный, и Банни любит свою жену.
Его безграничный оптимизм не беспочвенен: славное начало их романа и по сей день упрямо цепляется за настоящее, и, сколько бы дерьма ни попадало на лопасти семейной жизни, всякий раз, когда Банни думает о жене, ее задница — самая крепкая, груди — как две торпеды, она по-девчачьи хихикает, и глаза
Банни ловко ведет “пунто” по свободным улицам (сегодня выходной), вырывается на берег моря, и раскрывшееся перед ним зрелище вызывает новый приступ восторга: на берегу, плавясь и паясничая, разворачивается лето.
Группки школьниц с ногами-ножницами и проколотыми пупками; девушки-бегуньи с логотипами на спинах; заторможенные собачницы; парочки, в открытую совокупляющиеся на солнечных лужайках; выброшенная на берег горячая штучка, которая лежит раскинувшись под пышным облаком эротической формы; целая чертова куча баб, которые были бы не прочь — большие, маленькие, черные, белые, молодые и старые, такие-в-которых-если-приглядеться-тоже-что-то-есть, сладкие одинокие мамочки, сияюще-радостные груди девушек, гладко выбритых в зоне бикини, отпечатки гальки на задницах женщин, долго лежавших на берегу, — черт, да тут просто с ума можно сойти, думает Банни. Блондинки, брюнетки и зеленоглазые рыжие, их всех просто невозможно не полюбить. Банни сбавляет скорость “пунто” так, что медленнее уже нельзя, и опускает стекло.
Банни машет повернутой на фитнесе девице с айподом и в лайкре, которая, кажется, машет ему в ответ; негритянке, которая скачет через лужайки на желтом мяче-попрыгуне (респект); полуголой школьнице, у которой от долгого траха на спине ссадина размером с печенюшку — нет, печенюшка чудесным образом оказывается вытатуированной ленточкой или бантиком. “Подарочная упаковка, — орет Банни. — Ну ни хрена себе!” — многозначительно присвистывает при виде совершенно голой бабы с бразильской эпиляцией под ноль, но при ближайшем рассмотрении обнаруживает, что на самом деле на ней стринги телесного цвета, анатомически безупречные, как колбасная оболочка; еще он машет трем громобедрым богиням-амазонкам в меховых сапогах-уггах, играющим в ненормальных размеров желто-голубой надувной мяч (они будто в замедленной съемке машут ему в ответ). Потом сигналит парочке на удивление горячих лесби, которые показывают ему средний палец, и Банни хохочет и представляет себе, как они тычут друг в дружку резиновым членом и кончают от этого; потом он видит девчонку с косичками и кривыми ногами, которая лижет красно-синюю полосатую палочку леденца; девушку, одетую во что-то до того неидентифицируемое, что кажется, будто бы она влезла в кожу радужной форели; потом еще няню или кто она там, склонившуюся над коляской, и ярко-белое пятно ее трусиков, и тут он втягивает воздух сквозь зубы и со всей дури барабанит по клаксону. Затем его взгляд падает на потерянную офисную работницу довольно мощных форм, которая отблудилась от ночного девичника и теперь нарезает пьяные зигзаги по лужайкам, одинокая и сбившаяся с пути, в майке с надписью “Визжи как поросенок” и с огромным надувным пенисом в руках. Банни бросает взгляд на часы, прикидывает, но все-таки едет дальше. Он видит странную девицу в вуали и бикини с викторианским турнюром на заднице, потом машет хорошенькой девочке-нарку, очень похожей на Авриль Лавинь (та же черная подводка на глазах) — она сидит на стопке “Big Issue” [1] в дверном проеме осыпающегося отеля “Embassy”. Она поднимается и, шаркая ногами, направляется к нему — тощая, с огромными зубами и черными, как у панды, кругами под глазами, и тогда Банни понимает, что это не девочка-нарк, а знаменитая супермодель на пике славы, вот только имя он не может припомнить, и в трусах у него, конечно, тут же становится твердо, а потом, приглядевшись повнимательнее, он понимает, что нет, все-таки она девочканарк, и Банни проезжает мимо, хотя и знает, как любой, кто что-то смыслит в этом деле, что девки, сидящие на наркоте, сосут лучше всех (за исключением тех, которые на креке). Он включает радио, и из колонок раздаются ритмы хита Кайли Миноуг “Spinning Around”. Банни не может поверить в свою удачу и чувствует всплеск почти безграничной радости, наполняющей его, когда он вслушивается в подавляюще-дразнящие синтезированные звуки, под которые Кайли поет разнузданный гимн содомии, и Банни думает о ее золотых шортиках, о великолепных позолоченных сферах, и отсюда его мысль перескакивает на большую белую задницу Реки-официантки, которая скакала под ним, наевшимся сосисок и яичницы, в гостиничном номере, и вот он начинает подпевать: “Я кружусь, как юла, а ну отойди, меня почувствуй, если хочешь вот так”, ему кажется, будто песня звучит изо всех окон всех машин во всем мире, и ритм отдается в голове, как ну просто чертов сумасшедший. Тут Банни на глаза попадается группа низкорослых покупательниц мегамолла с ухмыляющимися голыми животами и перламутровой помадой на губах, арабская девушка в чадре, которая вполне может оказаться очень даже ничего (черт бы меня побрал, П…да Востока!), а потом — рекламный щит с фотографией этого их гребаного “вандербра” или чего-то такого — Банни говорит: “Да!” — и, вязко, безудержно сигналя, уводит “пунто” в сторону, перемещается на 4-ю авеню и по пути уже откручивает крышечку с образца крема
1
The Big Issue — популярная газета, продавцами которой являются бездомные. Издается в семи странах, включая Великобританию.
“Да-а!” — выдыхает Банни, и диджей на радио подхватывает: “Кайли Миноуг, какая женщина, и главное — какие шортики!”, и Банни отвечает: “Точняк!”, возвращает “пунто” обратно в поток машин и все десять минут, которые требуются, чтобы доехать до его квартиры на Грейсон-корт в Портслейде, ведет машину, радостно посмеиваясь, и улыбаясь во весь рот и размышляя, не согласится ли его жена Либби заняться этим, когда он доберется до дома.
Глава 4
Когда Банни сворачивает на Черч-роуд, диджей все еще рассказывает про золотые шорты Кайли — о том, как их хранят в герметичной витрине с особым температурным режимом в одном австралийском музее и что якобы их застраховали на восемь миллионов долларов (дороже, чем туринскую плащаницу). Банни чувствует вибрацию мобильника, раскрывает его, глубоко вздыхает и, выпустив порцию воздуха, говорит:
— Чего?
— Банни, анекдот хочешь?
Это звонит Джеффри из конторы. Джеффри — начальник Банни и к тому же, по мнению Банни, очень тяжелый случай. Сидит-жиреет в этой своей конторке на Вестерн-роуд, которая по размеру больше сгодилась бы для мыши, и уже чуть ли не приварился к истерзанному крутящемуся креслу — похоже, он из него вообще никогда не вылезает. Когда-то давно, лет эдак миллион назад, он был симпатичным парнем — у него за спиной в конторе висят фотографии в рамках, там он стройный и почти красавец, а теперь это какой-то безразмерный извращенец с елейным голоском, который потеет, чихает и смеется все время в один и тот же носовой платок, а в промежутках театрально им помахивает, зажав в кулаке. Да, Джеффри, по мнению Банни, тяжелый случай, но все равно он его любит. Иногда его начальник изрекает какую-нибудь такую отцовскую мудрость — ну, типа, он Будда, и Банни, бывает, даже к ней прислушивается. — Валяй, толстяк, — говорит Банни. Джеффри рассказывает Банни анекдот о парне, который занимается сексом со своей девушкой и просит ее встать на четвереньки, потому что хочет трахнуть ее в задницу, а она отвечает, что это как-то немного извращенно, и тогда парень спрашивает, где это она в свои шесть лет набралась таких слов. — Я это уже слышал, — говорит Банни. По радио передают какую-то песню, Банни не может вспомнить, кто ее поет, но вдруг волна сбивается, сигнал пропадает, и Банни несколько раз бьет по трещащему приемнику кулаком, приговаривая: “Чтоб тебя!”, после чего из колонок вырывается тяжелая классическая музыка. Банни кажется, что эта музыка трубит о приближении чего-то невыносимо ужасного — чего-то, что находится далеко за пределами самого страшного. Банни косится на автомагнитолу. Она пугает его: можно подумать, будто она сама решает, какую мелодию сейчас уместнее сыграть, и Банни убавляет громкость.
— Гребаное радио, — говорит он.
— Что? — не понимает Джеффри.
— Да у меня в машине приемник…. — Банни слышит, как истерзанно поворачивается кресло и Джеффри на другом конце провода открывает банку пива.
— … навернулся.
— Ты в контору-то приедешь, командир? — спрашивает Джеффри.
— Это еще зачем?
— Затем, что твоему боссу здесь очень одиноко, а холодильник забит пивом.
— Мне бы надо заехать проведать Либби.
— Ну ладно, тогда привет ей от меня, — говорит Джеффри и смачно срыгивает.
— Ага, — говорит Банни.
— А, слушай, Бан, звонила какая-то баба, сказала, что она сиделка твоего отца или что-то такое. Говорит, тебе надо к нему съездить. Что-то там срочное.
— Прямо сейчас, что ли?
— Слушай, старик, я только передал, что просили. Банни заводит “пунто” во двор Грейсон-корт, захлопывает телефон и паркуется. Он выходит из машины с чемоданчиком образцов и наброшенным на плечо пиджаком. От пота на его рубашке канареечного цвета под мышками появились огромные круги (он надел свежую после того, как трахнул Реку), и теперь, проходя через двор, он чувствует знакомое и вполне себе приятное набухание в паху.
— Возможно. Все возможно, — напевает Банни себе под нос, думая о жене и поправляя напомаженный вихор, который примостился, закрученный и дерзкий, у него на лбу. Он входит в подъезд и пускается вверх по лестнице — на первом этаже ему встречается девчонка в крошечной мини-юбке цвета пенициллина и белой хлопковой майке с надписью “fcuk kids”. К ее лицу прижат прыщавый четырнадцатилетний мальчишка в грязных серых тренировочных штанах. Банни отмечает ее маленькие затвердевшие соски, выступающие под натянутой тканью майки, и, проходя мимо, наклоняется как можно ближе к ее шее.
— Аккуратнее, Синтия, у парня, похоже, инфекция, — говорит он. Парень поворачивает свое тучное и белое, как рыбий живот, тело с мантией из прыщей, покрывающей плечи, и говорит:
— Отвали, сука! Банни глупо хохочет.
— Ха! Ха! Ха! — Он продолжает паясничать, перевешиваясь через перила и перескакивая через две ступеньки разом.
— А ну иди сюда, козел! — кричит мальчишка, сморщив лицо и готовясь броситься в погоню.
— Ладно тебе, это он так, — говорит девушка по имени Синтия, а потом обнажает длинные, охваченные скобой зубы и, подобно миноге или зонду для исследования поверхности Луны, с жадностью впивается парню в шею.