Смерть для бессмертных
Шрифт:
– Отдай её, Маркус. Пора… отпустить свои ночные кошмары. Время пришло…
И я позволяю Тени покинуть моё тело. Когда осуществляется переход, тело тут же немеет. Я чувствую себя дряблым беспомощным стариком. И холод… жуткий холод… могильный…
– Я люблю тебя, - слышу голос Элеонор и, кажется, улыбаюсь…
Эпилоги
Все проспали в тот день не просто так. И то, что Кириллу показалось странным, чуть позже обернулось настоящим кошмаром. Оказалось, в каком-то городе неподалеку рванула лаборатория. Весь город был сметен с лица земли за пару секунд. А взрывная волна нанесла ущерб не сметая здания… а разнося некую заразу. Какой-то чертов вирус, из-за которого…
Первым стал какой-то дедушка, что умер в реанимационном отделении от инсульта. Но уже через шесть минут после смерти он пришел в себя и укусил медсестру. Дедушку потом всё же убили – расстреляли полицейские. Правда, он успел покусать еще четверых санитаров и собственную дочь. Следующей же ночью у всех шестерых начался дикий жар. И уже на утро они стали бродить по городу, кусая всех подряд, словно хреновы зомби.
Кирилл и Эльрикель прятались в забаррикадированном супермаркете вместе с шестью другими выжившими. Должна была начаться зима – и скоро станет жутко холодно. Добывать припасы и греться… будет сложно. Ох как сложно.
– Кажется… один из них, но… - говорит Чарки, глядя в щель между досками, - какая-то она… иная.
– Я – не одна из них! – слышит Кирилл голос, подойдя тоже посмотреть. И… этот голос.
Кирилла всего передергивает. Он отталкивает Чарки и смотрит в щель. И видит девочку с синими волосами.
– Ты звал меня? – улыбается Аква, а затем опускается, чтобы Кирилл увидел ее глаза. И после этого подмигивает.
Карлейн, настоящий Карлейн, спит в трюме вместе с другими моряками, отдыхающими от своей смены. Кассандра уже давно не спит с ним, да и вообще является капитаном. Теперь она трахается с красавчиком-блондинчиком Билли. А он… он теперь просто матрос. Но, по крайней мере, живой матрос.
И тут в его взгляде что-то меняется.
Делая глубокий вдох, он садится в своей постели и осматривается.
– Где я, мать твою за ногу? – пытается будто вспомнить, а затем касается своего тела, лица, волос. Ощупывает мышцы, которых практически нет, живот (непозволительно жирный!), а затем начинает шарить по карманам.
В одном из них находит её – шестигранную монету, с одной стороны которой выгравирован череп, а с другой – рука. Только теперь она не золотая, а старая, проржавевшая, сухая. Карлейн с легкостью ломает ее пополам.
– Надо же, - тихо говорит он, - неужели так и не воспользовался?..
Теперь он тихо встает, запинается о кого-то, слышит в свой адрес оскорбление и тут же хватает этого матроса. В ответ на угрозу дает ему лбом в переносицу, а затем узнает, где каюта капитана. То, что он находится на корабле – он уже понял.
Кассандра резко вскакивает, когда дверь в ее каюту открывается.
– Карлейн?! Какого морского дьявола тебе здесь надо?! Пошел вон на палубу!
– Нет, - сухо отвечает он, проходя вглубь комнаты и оценивающе глядя на блондинчика. – На палубу пойдет он. И ты тоже. Ну или отправишься на корм акулам.
– Что ты себе позволяешь, ублюдок?! Перегрелся?! – она хватается за саблю и голышом бросается на бывшего. Убивать не планирует – только наградит парой шрамов.
Но внезапно он уходит с линии атаки, а затем еще каким-то образом выхватывает у нее саблю и лупит ее широкой стороной ей по заднице.
Она вскрикивает. Растирает свой голый зад, испуганно глядя на того, с кем провела немало ночей. Его взгляд… он иной.
– Златовласка, - обращается Карлейн к блондинчику, - пшел на хер на палубу.
– Уже иду! – Билли хватает свои вещички и тут же сваливает.
– Что… это значит, Карлейн? – Кассандра не пытается прикрыться – он итак всё это видел. И даже знал историю каждого ее шрама.
В ответ ее бывший усаживается прямо на стол, берет ее кортик и нанизывает на него кусок груши. Подносит ее к губам и откусывает.
– Плывем в гавань Голденхэйвена, - говорит он. – Временно… капитаном на корабле буду я.
– Но… как ты… ты таким не был… как ты… как ты забрал у меня саблю и…
Карлейн усмехается.
– Так я ведь, - проглатывает кусок груши, - кара Господня.