Смерть эксперта-свидетеля
Шрифт:
Рейнольде спросил:
– Мы считаем критическое время от шести пятнадцати, когда его в последний раз видели живым, до полуночи?
– Пока – да. Когда я увижусь с его отцом и получу подтверждение, что он звонил домой в восемь сорок пять, мы сможем эти рамки сузить. А более точное представление о времени смерти получим, когда доктор Блэйн-Томсон проведет пост-мортем. [18] Однако, судя по характеру окоченения, доктор Керрисон вряд ли сильно ошибся.
Но доктор Керрисон и не должен был сильно ошибаться, если убийцей был он. Ригор мортис – трупное окоченение – вещь, как известно, весьма ненадежная, и если бы он хотел обеспечить себе алиби, достаточно было изменить время наступления смерти на целый час, не вызвав никаких подозрений. Если же расчет времени был точен, ему не понадобилось
18
Пост-мортем – здесь: посмертное вскрытие (лат)
Глава 10
Дэлглиш не любил, чтобы на его предварительных неформальных опросах, кроме него, присутствовало несколько полицейских: достаточно было одного. Поэтому записи делал Мэссингем. Впрочем, вряд ли они были необходимы – Мэссингем знал, что память у Дэлглиша почти абсолютная. И все же он считал такую практику весьма полезной. Они сидели рядом за столом заседаний в кабинете директора, а Хоуарт – вероятно, не желая в своем собственном кабинете сидеть кроме как за собственным столом, – остался стоять, небрежно прислонясь спиной к камину. Время от времени Мэссингем незаметно приподнимал веки – взглянуть на четко вырезанный надменный профиль на фоне классического фриза. На столе лежали три связки ключей: одна – из кармана убитого, другая – врученная им Блейклоком и третья – та, которую доктор Хоуарт брал из своего сейфа, чтобы воспользоваться ключом от замка, соединенного с сигнальной системой охраны. Все связки были совершенно одинаковы: один ключ от английского замка, два сейфовых – от входной двери и один, меньшего размера, на простом железном кольце. Никаких обозначений на ключах не было, видимо, из соображений безопасности.
– Существуют только эти три связки, больше – нет? – спросил Дэлглиш.
– Есть еще одна – в полицейском участке в Гайз-Марше. Больше – нет. Я, разумеется, проверил у них сегодня утром, на месте ли ключи. Они по-прежнему в полиции, в сейфе, под присмотром дежурного офицера; к ним никто не прикасался. Полиция должна иметь у себя ключи на случай, если сработает сигнал тревоги. Вчера такого сигнала не было.
Дэлглиш уже знал от Мерсера, что ключи, хранящиеся в полиции, проверяли. Он спросил:
– А самый маленький ключ?
– Это от Хранилища вещдоков. Система такая: все прибывающие к нам вешдоки, пройдя регистрацию, поступают в хранилище и остаются там до тех пор, пока их не передадут главе соответствующего отдела. Он, под свою ответственность, должен вручить вешдоки соответствующему сотруднику. Кроме того, у нас хранятся вешдоки, которые уже исследованы и ждут, пока их заберет полиция, а также те, что фигурировали на судебном процессе и возвращены к нам для уничтожения. Эти последние в основном наркотики. Они уничтожаются в инсинераторе, в присутствии одного свидетеля из сотрудников Лаборатории и полицейского офицера, ведущего расследование этого дела. Хранилище вещдоков тоже подключено к Общей системе. А электронной сигнализации, однако, вполне очевидно, что нам нужен ключ для внутренней системы охраны, когда общая отключена.
– И все внутренние двери Лаборатории и дверь вашего кабинета вчера вечером были защищены, поскольку была включена система внутренней охраны? Это означает, что злоумышленник мог выйти отсюда незамеченным только через окно одного из туалетов верхнего этажа. Все другие окна либо зарешечены, либо подсоединены к системе охраны, не так ли?
– Верно. Он, кстати, и войти мог тем же путем, это-то нас больше всего и тревожит. Но взобраться туда было бы не так уж легко, и к тому же сигнал тревоги прошел бы тотчас же, как только он попытался бы открыть дверь любого из основных помещений Лаборатории. Вскоре после моего прибытия мы обсуждали вопрос о том, чтобы обеспечить сигнальной системой и окна в туалетных помещениях, но это показалось нам не столь необходимым. За все семьдесят с лишним лет существования Лаборатории здесь еще не было случаев взлома или непрошеных вторжений.
– Когда запирается
– Право запирать Лабораторию имели только два сотрудника по связям с полицией и Лорример – как заместитель начальника службы безопасности. Он или дежурный сотрудник по связям с полицией отвечали за то, чтобы в Лаборатории и близлежащих помещениях не осталось никого из сотрудников, чтобы все внутренние двери были закрыты до того, как включат внутреннюю систему охраны, и, наконец, чтобы входная дверь была заперта на ночь. Сигнальная система связи с полицией в Гайз-Марше включается независимо оттого, изнутри заперта входная дверь, или снаружи.
– А другие ключи, обнаруженные на трупе, три – в кожаном чехле и один отдельно? Вам знаком хотя бы один из них?
– Три в чехле мне незнакомы, но один из них – явно ключ от машины. Отдельный ключ очень похож на ключ от часовни Рена. Если это и так, я не знал, что у Лорримера он есть. Но большого значения это не имеет. Правда, насколько мне известно, существует лишь один ключ от часовни, и тот висит на доске для ключей в кабинете старшего сотрудника по связям с полицией. Замок в часовне простой, но нас это не особенно волнует: там ничего по-настоящему ценного не осталось. Иногда архитекторы или члены археологического общества приезжают, чтобы посмотреть часовню, и мы даем им ключ под расписку в книге Регистрационного отдела. Но мы не разрешаем им проходить в часовню по территории Лаборатории. Они должны пользоваться черным ходом, со стороны Гайз-Марш-роуд. Уборщики, которых мы вызываем по контракту, берут ключ раз в два месяца – провести уборку и проверить отопление: нам приходится поддерживать там определенную температуру, потому что лепнина потолка и прекрасная резьба по дереву этого требуют, и мисс Уиллард время от времени заходит туда – вытирать пыль. Когда ее отец был пастором в Чевишеме, он порой совершал службу в часовне; я полагаю, у нее сохранилось сентиментальное отношение к этому храму.
Мэссингем вышел и принес из кабинета главного инспектора Мартина ключ от часовни. Он был точно такой же. В небольшой записной книжке, висевшей вместе с ключом, Мэссингем обнаружил запись: в последний раз ключом пользовалась мисс Уиллард в понедельник, двадцать пятого октября.
Хоуарт сказал:
– Мы подумывали о передаче часовни в ведение Министерства по охране окружающей среды, после того как и Лаборатория переедет в новое здание. То, что приходится тратить часть наших фондов на отопление и ремонт часовни, – предмет постоянного раздражения для Министерства финансов. Я организовал при часовне струнный квартет, и двадцать шестого августа мы провели там концерт, но вообще-то она никак не используется. Я полагаю, вы захотите ее осмотреть, и сама по себе она стоит того. Прекрасный образец церковной архитектуры конца семнадцатого века, хотя на самом деле это не Рен, а Александр Форт ее построил. А Рен на него очень сильно влиял.
– Как складывались ваши отношения с Лорримером? – спросил вдруг Дэлглиш.
Хоуарт ответил ему совершенно спокойно:
– Не очень хорошо. Я уважал его как биолога, и, разумеется, у меня не было претензий ни к его работе, ни к его сотрудничеству со мной как директором Лаборатории. Узнать его поближе было нелегко, и я не считал его таким уж симпатичным человеком. Но он был, по всей вероятности, одним из самых уважаемых серологов в нашем ведомстве, и нам будет его очень недоставать. Если у него и были недостатки, то прежде всего – нежелание доверять кому-либо самостоятельную работу. У него в отделе было два сотрудника-серолога специально для определения групп жидкой крови и пятен, образцов слюны и спермы, но он непременно вел все исследования по убийствам сам. Помимо исследований по делам об убийстве и присутствия на судебных процессах и на местах преступлений, он довольно много преподавал: читал лекции на курсах следователей и на курсах полицейской подготовки.
Черновая тетрадь Лорримера лежала на столе. Дэлглиш подтолкнул ее к Хоуарту и спросил:
– Вы это раньше видели?
– Его черновую тетрадь? Да, думаю, видел: у него в отделе или у него в руках – когда он носил ее с собой. Он был скрупулезно аккуратен и не терпел записей на отдельных листках или клочках бумаги. Все имевшее хоть какое-то значение заносилось в эту тетрадь, а потом – в дело. Клэр Истербрук сказала мне, что здесь нет последней страницы.
– Поэтому-то нам особенно интересно знать, что именно он делал здесь вчера вечером, кроме исследования по делу об убийстве в меловом карьере. Он, конечно, мог пройти в любую из лабораторий других отделов?