Смерть экзекутора
Шрифт:
Потом регент снова подвесил его. Накачивал водой, пока не лопнул кишечник…
Продолжал и продолжал загонять во тьму, а Стив возвращался только для того, чтобы снова уйти… Но он все-таки смог поймать транс. Если нельзя наружу, то всегда можно внутрь… Он нырнул в густую патоку черной боли, стараясь не слышать, не видеть, не чувствовать, повторяя про себя мантры благодарности Джи, который научил проходить сквозь боль, оставляя её за границей себя.
Но Крису было мало страдания тела, он начал звать его, сдергивая на кол безумной игры. Требовал от ответов на бессмысленные вопросы, требовал реакции, криков и слез. Не
Регент снял кляп и требовал признаний в несусветных дикостях, и Стив соглашался с ним. В конце концов, что такое слова? Лишь звук, сотрясение эфира, гаснущее ещё на губах. Сначала Стив даже обрадовался силе ненависти, с которой регент приступил к подарку. Если можно назвать радостью слабо трепещущую надежду жертвы, попавшей в капкан. Стив ждал с отчаянием, что Крис сорвется и захочет услышать что-то непозволительное о Джи, об Империи. Что-то, что можно будет использовать против него, за что можно будет зацепится и отомстить. Вернуться, сграбастать регента в карающей ипостаси экзекутора и убить. Уничтожить тело.
Душа регента поймается в крилод, насытит прозрачный кристалл до молочной белости, и тогда разбить кристалл. Навсегда выпустить душу во вселенскую бездну…
Но Крис не имел ничего против Джи, он не думал о Империи. Он хотел замучить и разрушить только экзекутора, и Стив разбился о силу и упорство регентовой ненависти. Сломался и осыпался мелкой пылью. Душа Стива разломилась с тихим шорохом ветхого трухлявого пня, сожранного изнутри. Он не удержался в трансе отрешения, вернулся и упал в свое тело, на мокрый шершавый пол.
После того, как Крис заставил экзекутора съесть его же глаза, когда он распял его на стене и плеснул на него порченной водой из ванны, Стива замкнуло. Запах гнили и крови, боль и безнадежность этой боли, бессмысленность — за что? Невозможность избежать — это всё вернуло Стива в тот бассейн на Гайдере, где однажды умерла Хакисс. Когда он еще был Хакисс. Стив сдался и потерял все, чему его научил Джи. Согласился с разрушением и утонул в собственном страхе, в жалости и бесцельности своего существования. Умер в еще живом теле.
Генри увез все, что осталось от экзекутора, в том же мешке. Тело дышало и понемногу рефлекторно регенерировало, но не отзывалось даже на мысленный зов.
Инкубатор открылся, и Стив сполз на пол у подиума. Спасибо императору нашему — оставил инкубатор в личном тренировочном зале экзекутора. Насколько было бы хуже прийти в себя в лабораториях. Ученые крысы делали бы вид, что все хорошо и ничего не происходит. Но бросали бы косые и липкие взгляды, пытаясь оценить, пытаясь накормить свое нездоровое научное любопытство. А ему нужно просто отдохнуть. Нет, физически он в порядке. Но психически… Хотя, когда он был в порядке психически? Сейчас ему хотелось зарыться поглубже в землю и уснуть. Закрыться в гробу. Самое лучшее, если бы его из инкубатора вынул Джи. Он бы растворился в его руках, уплыл бы в море его души, и любовь вылечила бы разорванное сердце. Хотя вылечить его нельзя. Джи бы успокоил, привел бы к равновесию…
Стив обнял себя руками, спрятав ноющие кисти под мышки и пытаясь уменьшить фантомную боль. Не получится.
Генри пришел и принес одежду, но не смог одеть его. Стив упорно сворачивался в клубок, прижимая колени к груди, и не отзывался. Генри взял экзекутора на руки и отнес наверх в комнату. Бережно положил в постель и закутал одеялом. Погасил свет везде, оставил только призрачное свечение за ширмой гигиенического угла.
Стив успел отодвинуться к самой стене и теперь тихо раскачивался и молчал. Стюард сел к нему и взял на руки, прижал к себе и долго говорил.
Стив не отвечал и не реагировал. Он тут не был. Он умер и никто не может говорить с ним. Он не может никого слышать, видеть, он ничего не чувствует. Потом заметил, что стюарда уже нет. Медленно слез и забрел в карцер. Благо, манящая холодом металлическая дверь была тут же, за кроватью. Одеяло свалилось на полдороге, но ему не нужно было одеяло. Ему нужен холод. Он мертв, а мертвецы должны быть в земле, в холодной земле. Холод — это все, что можно сейчас чувствовать. Холод и тьма. Закрыл за собой дверь и сжался у дальней стены. Ему тут хорошо, тут темно и холодный пол. Но почему так бесконечно болят руки? Пытался зажать их под телом, сжимать и мять, но стало только хуже. Кажется, чуть было не выломил себе палец…
И Стив затих, осыпавшись в углу в неподвижный холмик.
Генри опять пришел и снова отнес его на кровать и, навалившись всем телом и удерживая одной рукой, повернул ему голову на бок, сделал два укола в яремную жилу. Стив не сопротивлялся. Уколы — какая глупость. Его тело изолирует и нейтрализует любой яд. Но на удивление довольно быстро стало изумительно хорошо. Он уснул.
Когда проснулся, Генри уже был наготове:
— Дай мне руку!
Стив послушно протянул руку, и стюард, прижав пальцами вену немного выше локтя, опять сделал две инъекции: ввел совсем чуть-чуть бесцветной жидкости, и опять стало светло и спокойно. Тот ужас все еще давил, но как будто стал прозрачным и невесомым, отодвинулся в другую комнату и оттуда неслышно стучал в запертую дверь.
— Что это?
— Ученые, работая с основами тела ажлисс, нашли нейтрализатор, но его надо вводить только в вену и очень мало. Иначе он не только заблокирует иммунную систему и регенерацию ажлисс, но вызовет распад тканей.
— Так это же оружие!
— Нет, это надо вводить именно в вену, а естественнорожденный человек не сможет справится со сноваживущим. Вдыхать или пить препарат не имеет смысла: при таком контакте вещество быстро изолируется и изгоняется защитными системами тела ажлисс.
— Хорошо, а второе что?
— Обычный наркотик, эйфор. Его можно в Лаксторе на любом углу найти.
— У меня шея болит, там синяк. Это от нейтрализатора или ты меня вчера душил?
— Если бы я тебя душил, синяка бы уже не было. На руку посмотри, там тоже следы от нейтрализатора. Джи сказал, тебе надо еще дня четыре пожить под наркотиком, а потом ты уже сам справишься.
Стив не ответил, а поглубже закопался в постель. Вставать не хотелось, ничего не хотелось, и есть он будет, не вылезая из постели. Ему было все равно грустно, но уже не хотелось сразу повесится, что, наверное, было хорошо. Но жить тоже не хотелось, на что всем наплевать.