Смерть говорит от моего имени
Шрифт:
— По-видимому, спектакль этот очень, ну, прямо очень современный. Сознаюсь, рядовому полицейскому современное искусство немножечко не по зубам…
— Я читала эту пьесу… — сказала Кэролайн, — и думаю, что в ней нет ничего странного. Она всего лишь говорит о том, что жизнь человеческая бессмысленна, что она ни к чему не ведет, ничему не служит, что никто никого не запомнит и никто никому никогда ничего не объяснит.
— Гм… — отозвался Паркер, — если в подобном отношении человека к жизни нет ничего странного, то… — Он осекся и посмотрел на часы. — Однако нам уже пора. Впрочем, надеюсь, вы растолкуете мне это после спектакля, если будете так любезны,
— Смелей! — проворчал Алекс, напутствуя то ли инспектора, то ли Кэролайн. Девушка встала и взяла Паркера под руку.
— Современное искусство помогает проникать в подсознание человека и доискиваться скрытых побуждений его поступков…
— А значит, оно служит достижению примерно той же цели, что и полиция! — рассмеялся Алекс.
Молодые люди спустились к машине и уже через несколько минут остановились на Кросби-стрит перед ярко освещенным зданием, по фронтону которого на высоте второго этажа, помигивая, бежали буквы: СЕГОДНЯ «СТУЛЬЯ»… СЕГОДНЯ «СТУЛЬЯ»… СЕГОДНЯ «СТУЛЬЯ»… СЕГОДНЯ «СТУЛЬЯ»…
Они вошли в театр.
— Еще только одну сигарету! — заявил Алекс. — Пожалуй, успеем. Иначе я изведусь к концу первого акта. Я без курева больше часа не выдерживаю.
В курительной народу было еще порядочно. Они сели за столик в самом углу, закурили.
— Народу тьма! — констатировал Паркер. — Похоже, писатель, который сообщает людям, что их жизнь не имеет смысла, заработает на этом столько, что по крайней мере собственная его жизнь станет осмысленнее.
Алекс засмеялся. Кэролайн неодобрительно покачала головой и уже собралась что-то возразить, но ее внимание привлекла небольшая группка людей почти у самых дверей. Она взглядом указала на них Алексу.
— Это как раз они, семейство сэра Томаса Додда. Жена, дочь и жених дочери.
— Это Энн Додд? — спросил Паркер, кивнув в сторону молодой, симпатичной девушки в простом, отлично скроенном платье.
— Да. Вы о ней слышали?
— Немного. Только то, что писали в газетах. Уже две недели, как она одна из самых богатых барышень в Англии. Кажется, какое-то наследство.
— Да. Умер ее двоюродный дедушка, сэр Хью Гэрри, угольный король. Похоже, больше всех удивлена этим наследством была она сама, так как познакомилась с сэром Хью в детстве, а потом видела его всего-то не то пять, не то шесть раз. Но, говорят, когда девочка однажды гостила у него, он болел, и она ухаживала за ним, не отходя от деда ни на шаг, плакала, не позволяла взрослым увести себя. Спустя несколько дней сэр Хью выздоровел, и казалось, происшедшее не удержится в его памяти. Тем не менее он написал, что то был единственный за последние сорок лет его жизни случай, когда кто-то из его родственников бескорыстно выразил ему свою симпатию. Что поделаешь, деньги не всегда приносят радость. Вот так она оказалась единственным человеком, который сострадал ему, не рассчитывая на его богатство, а он и отписал ей все. Впрочем, сэр Хью был старый холостяк и мог распорядиться собственными деньгами как угодно.
— Да. Я читал. Это самое короткое завещание. Газеты напечатали его полностью: «Все мое состояние, без каких-либо изъятий, завещаю моей родственнице Энн Додд, а если, упаси Бог, она умрет, не получив его, состояние перейдет в собственность моих более дальних родственников, причем наследовать могут только те из них, кто связан со мною узами крови, а не свойства…» Таким-то образом эта милая девушка стала обладательницей астрономической суммы в двадцать пять миллионов. Если не ошибаюсь, вступление в права наследования должно состояться через несколько недель.
— А что, молодой человек получит эту сумму вместе с рукой мисс Энн? — спросил Джо.
— Да. К счастью, он и сам достаточно богат, и это избавляет его от подозрений в том, что он охотился за ее наследством. Кстати, когда было объявлено об их помолвке, никому и в голову не могло прийти, что на Энн свалится такое богатство. Дело тогда выглядело так, что именно он женится на не очень состоятельной барышне. Это Чарльз Крессуэлл, второй сын лорда Контропа.
— Из лучших наших стрелков и фехтовальщиков… — проговорил Паркер. — Я как-то встречался с ним по делу одного из его молодых друзей. Славный парень. Спортсмен, хороших кровей и без профессии, словом, при нем все, что требуется англичанину, принадлежащему к высшему обществу.
— Что-то непохоже, чтобы эти двадцать пять миллионов очень уж их осчастливили, — заметил Алекс. — Лица у них всех такие, будто это люди с годовым доходом в тысячу фунтов.
— Может, сэру Томасу опять стало хуже, — предположила Кэролайн, — но тогда почему они в театре?.. Да еще мамаша Додд с такой кошмарной сумочкой.
— Бросим-ка сплетничать о своих ближних. Хватит и того, что они сплетничают о нас… — сказал Алекс, но все же внимательно посмотрел на сумку, которую Анжелика Додд, мать Энн, держала в руке.
Сумка и в самом деле размерами своими в несколько раз превышала обычные театральные малютки и, видимо, была набита чем-то до отказа. На выразительном лице маленькой Анжелики Додд еще сохранялись следы былой красоты. Выглядела она, пожалуй, привлекательнее дочери, хотя щеки ее и не дышали той свежестью, которая бывает в неполных двадцать лет. Она стояла между молодыми людьми, вяло обмахиваясь программкой. Кивнула Энн, и они направились в фойе.
— Пошли! — Кэролайн легко поднялась с кресла и двинулась за исчезнувшей в дверях троицей. Зазвенел звонок.
Зал был полон. Свет чуть притушили, словно напоминая, что нужно поскорее занимать места. Алекс купил две программки, одну протянул Кэролайн, другую — Паркеру. Сели. У них были билеты в середину четвертого ряда. Перед ними, чуть левее, поместилась Анжелика Додд, между Энн и ее женихом.
— Места великолепные, — улыбнулась Кэролайн Паркеру. — Я больше всего люблю четвертый и пятый ряды. Грим почти не замечаешь, зато во всех подробностях видишь мимику актера. Кстати, знатоки утверждают, что пьесу и нужно смотреть с этих мест — именно в четвертый или пятый ряд на репетициях садится режиссер.
Алекс наклонился к девушке и заглянул в программку, которая лежала на коленях Кэролайн. Прочитал список действующих лиц и исполнителей:
СТАРИК 95 лет — Стивен Винси
СТАРУХА 94 года — Эва Фарадей
ОРАТОР 45–50 лет — Генри Дарси
И МНОЖЕСТВО ДРУГИХ ПЕРСОНАЖЕЙ
Режиссер: ГЕНРИ ДАРСИ
Свет в зале погас. Все погрузилось во мрак, который разрывало лишь мерцание красных лампочек над входными дверями.
В тот же миг за спинами зрителей зажглись два больших прожектора и бросили на занавес два ярких пятна. Занавес незаметно для публики поднялся, и свет прожекторов выловил в пустоте сцены фигурки двух стариков, сидевших на стульях. Одеты оба были диковинно. На Старике свободная серая блуза, сшитая, казалось, из мешка. К плечам ее прицеплены эполеты. На темно-синих брюках красные лампасы. И Старик, и Старуха были в изношенных теплых шлепанцах. Бесформенное, мешковатое платье Старухи покроем и цветом напоминало блузу Старика.