Смерть и прочие неприятности. Opus 2
Шрифт:
От воспоминаний о прогулках по саду Рейолей Еве сделалось почти больно. Будто воспоминания о прошлой жизни… жизни, где Ева еще не знала Кейлуса Тибеля, жизни, где Ева еще не была убийцей.
…Кейлус, Тим, все слуги…
— Видела.
— И я видела. Мы на арену, когда он играл, раз десять ходили. — Прерывистый вздох Бианты был почти мечтательным. — Он же такой… такой… и выигрыш свой всегда больным и сиротам отдает! А они его в тюрьму! Разве можно так?
Глядя на ее слегка раскрасневшиеся щеки, Ева едва заметно качнула
— Вряд ли твой папа хотел бы, чтобы ты ходила на площадь, — помолчав, сказала она. — И оказалась здесь.
— Меня здесь скоро не будет. И королевы на троне тоже.
Глядя в ее беззаботное лицо, Ева даже капельку ей позавидовала. Такой уверенности. Такому бесстрашию. Такой наивной детской вере, что все обязательно будет хорошо, а это — увлекательное приключение, вносящее приятное разнообразие в твои скучные будни, только и всего; возможность побыть героиней истории, которые ты привыкла разве что читать.
Такому непониманию, с чем действительно ты столкнулась.
Подумать только, еще совсем недавно Ева была на нее похожа…
— А ты маг, я смотрю, — с любопытством глядя на браслеты, резюмировала Бианта.
— Маг, — коротко подтвердила Ева.
— И ты здесь правда за убийство?
— Не только.
Не дождавшись дополнительных пояснений, Бианта едва слышно фыркнула. Улеглась на пол, закинув руки за голову так, словно под ней был уютный диванчик.
— Ладно, молчунья. Я думала, ты тоже захочешь скоротать время повеселее, но нет так нет.
Ева, не ответив, вытянула ноги. Откинув голову, прижавшись затылком к стене, закрыла глаза, возвращая себя в черноту.
Меньше всего на свете ей сейчас хотелось веселиться. Беззаботно болтать с кем-либо — тоже. И не потому, что окружающая обстановка меньше всего располагала к беззаботной беседе. Не пристало веселиться во время собственной казни.
Едва ли Бианте захотелось бы с ней болтать, знай она, из-за кого в какой-то степени здесь оказалась. Но каяться перед незнакомкой Ева тоже считала излишним.
Какое-то время прошло в ожидании неизвестности. Иногда девчонка бормотала что-то себе под нос. Иногда мурлыкала обрывки какого-то назойливого мотивчика. Иногда вскакивала и начинала ходить туда-сюда — выдавая, что нервничает все же больше, чем хочет показать.
Дверь открылась, как раз когда Бианта направлялась к выходу, во время очередного ее круга по камере.
Ева наблюдала, как двое охранников уводят настороженную девчонку, попутно засыпавшую свой почетный эскорт вопросами.
Ни переживать, ни чувствовать что-либо сил не было.
— Что-то мне подсказывает, больше мы ее не увидим, — прокомментировал Мэт.
— Я тебя не звала.
— Входить по приглашению всегда приятнее, но находить лазейки — моя специализация. Особенно когда твой разум ничем особо не занят.
— Может, ее отпустят.
— То, что на данный момент я просто голос в твоей голове, не делает меня идиотом. Тебя, к слову, тоже.
— Убирайся, — сказала Ева: стараясь не думать о том, о чем и правда давно задумалась сама.
Не в интересах Айрес распространять информацию об Избранной среди подданных. И вряд ли королева могла быть уверена, что Ева будет об этом молчать.
Если к ней подсадили соседку — скорее всего, знали, что та все равно уже никому и ничего не расскажет.
— Считай меня воплотившейся детской мечтой. Многие детишки мечтают о воображаемых друзьях.
— Я нет.
— Тогда тем более цени: я воплотил то, о чем ты и не мечтала.
Стиснув зубы, Ева заглушила непрошеного собеседника музыкой в голове.
Бианта все же вернулась. Нескоро. Лишь после того, как в камере снова погас свет.
Ева сощурилась, когда дверь открылась, впустив в черноту широкую золотую полосу. Потом закрылась; свет, заливавший спутанные рыжие лохмы, разметавшиеся по камню — девчонка упала лицом вниз, словно мешок с соломой, — уполз вбок, сужаясь до крохотной нити. Исчез вовсе одновременно со стуком железа о косяк.
Какое-то время Ева слушала хриплое дыхание, нарушавшее мертвенный покой окружающей тишины.
Все же подползла ближе, нащупывая путь сквозь безучастный безнадежный мрак.
— Бианта, — негромко позвала она, когда вместо камня пальцы ощутили прохладные шелковистые кудри.
Хрип перешел во всхлип. Следом — в судорожный сбивчивый шепот.
— Папа…
Ева села рядом. Ощутив, как Бианта вцепилась в подол ее рубашки, неуверенно протянула ладонь, чтобы погладить девчонку по голове. Просто не могла оставить ее вот так: одинокой, плачущей.
Когда та, рыдая, уткнулась в ее колени, Евины пальцы на миг соскользнули с мягкой пряжи чужих волос. Коснулись руки, стиснувшей ее подол, словно спасительную соломинку.
Еве казалось, она уже ничего и никогда не почувствует. Лишь до тех, пока она не осознала — руки сокамерницы выпачканы в чем-то слишком липком, чтобы быть слезами. И — едва заметного мерцания браслетов хватило, чтобы это разглядеть — слишком темном.
— Папочка, помоги, пожалу…
Ева сидела неподвижно, даже когда девчонка затихла. Лишь бессильно отняла руку от кудрявой макушки, пока мерные выдохи грели ее ноги даже сквозь грубую ткань рубашки.
Она не знала, за что поплатилась Бианта. Может, за все, что кричала своим тюремщикам. За камень, не попавший в командира королевских гвардейцев. За то, что ее отец был стражником, который сейчас мог и правда строить баррикады, или отказаться стрелять в бунтовщиков — не зная, что его дочь вовсе не в школе.
Знала одно: она не должна закончить так.
— Ну давай. Скажи, что это тоже из-за тебя. Зарыдай и умри с горя.
— Может, и умерла бы, — пробормотала Ева едва слышно. — Если б могла.