Смерть и семь немых свидетелей
Шрифт:
— Дарек тоже принял таблетку?
— Я же вам говорила.
— Подождите, Эмилка. Вы видели, — Янда подчеркнул это слово, — как он положил ее в рот?
— Минутку… — Эмила подняла глаза к прокуренному потолку. — А знаете, нет… Видимо, принял потом.
— Видимо, — кивнул Янда. — Дарек баловался наркотиками, и его таблетки с огромной убойной силой на него но действуют. Иначе как бы он ночью включал и гасил свет?
— Он это делал? — спросила она недоверчиво, но капитан только пожал плечами. Потом он заявил, что Эмила и Дарек — обманщики. Как после всего этого можно верить чьим-либо показаниям, даже занесенным в протокол?
Щеки
— Понимаете… я… когда это случилось… мы с Дареком договорились…
— Это мне ясно, — махнул рукой капитан. — Вы вдвоем слонялись в тех местах, где позже было совершено убийство. Никто не видел, как вы прошли в замок — и мне ничего не остается, как только поверить вам, так?
Эмила хотела что-то возразить, но ее прервал шум, с которым буквально ворвались в зал иностранные туристы. Они заняли свободные соседние столики и стали громко переговариваться между собой.
— Я пересяду к вам поближе, — предложил Янда, — иначе нам придется кричать друг другу через стол. Хоть рассмотрю вас получше, — добавил он с улыбкой и взглянул ей в глаза.
— Мне до сих пор все случившееся кажется нереальным, — сказала она. — Все. С той ночи — до этого момента.
— Такое всегда кажется нереальным, — произнес он как-то туманно. — Да, повторите, пожалуйста, — это уже относилось к официанту.
— Наверное, мы не должны… — слабо возразила Эмила.
— Не должны. По крайней мере я. Потому что в это время мне нужно было бы подъезжать к вашему институту, где меня нетерпеливо ждут. Прежде всего из любопытства.
— Я тоже любопытна, — Эмила бросила на капитана игривый взгляд. — У вас есть уже… какая-нибудь теория?
— Нет. Что вы, Эмилка, я и теория! До чего бы я докатился… Мне правится, что вы не краситесь. Иначе после тех слез у вас остались бы на щеках размазанные черные полосы. А сейчас только слегка покраснели веки, по это вас не портит. Я выслушал две теории, и обе интересны. Пан Гакл считает, что убийство связано исключительно с воровством. А вот пан Яначек видит это преступление на фоне стен, пропитанных кровью… и так далее. Все это вам известно: эмоции и роковые страсти.
— Я бы склонилась к Яиачеку, — поразмыслив, заметила мила. — Слушайте, я только сейчас вспомнила! Это, действительно, странно. Яначек всех расспрашивал, не догадывается ли кто-нибудь из нас, как выглядело орудие убийства — какой было формы и так далее… Какой-то нездоровый интерес, правда? Но с его теорией о стенах, пропитанных кровью, я, в общем-то, согласна.
— А я считал вас убежденной реалисткой. Кстати, что вы думаете о беспорядке в хранилище? Там, кажется, не все на месте?
— Кое-что уже нашли. Но если что-нибудь действительно пропало, то будет большой скандал. Но это выяснится в самом конце инвентаризации, — она отодвинула пачку сигарет, зажигалку и носовой платок, брошенный на стол, чтобы официант мог поставить перед ней очередной бокал. — Мне кажется, — заметила она с огорчением, — что сегодня меня следует сравнить с кикиморой под названием Обжорство и Пьянство. А вот Луизу де ла Вальер никак не можем найти.
— Луиза!.. — капитан почти крикнул.
— Де ла Вальер, — повторила Эмила печально, по сразу же рассмеялась: — Что вы на меня так смотрите? Если бы вы ее видели!
— Луиза, — повторил Янда на этот раз почти шепотом.
— Ее портрет, понимаете? — Эмила заговорила, как школьная учительница. — Семнадцатый век, масло на холсте,
— Мне не надо объяснять, — прервал ее Янда, — кто такая Луиза де ла Вальер.
— Не понимаю вас, — пожала плечами Эмила.
— Она была моей первой любовью. А первая любовь, как известно, никогда не забывается. Мальчишкой — мы жили тогда в небольшом городке, отец там работал на почте — я много читал. Выбора, конечно, большого не было, как у всех других мальчишек. Мы обменивались между собой всякой приключенческой литературой, книгами о животных, о путешествиях… Да, «Три мушкетера». Этой книгой владел я, но одалживал ее редко, потому что постоянно перечитывал. А из всех книг о мушкетерах мне больше всего нравилась «Десять лет спустя», где одна из главных героинь — Луиза де ла Вальер. Я любил ее. Она была единственной женщиной, о которой я мечтал в юности. Я представлял Луизу такой, как описал ее Дюма: блондинка с небесно-голубыми глазами… Скажите, — нетерпеливо спросил он, — а вы видели ее портрет? Какая она там?
— Вынуждена вас разочаровать, — с грустью ответила Эмила. — Мы располагаем только описанием и размерами картины. «Мадемуазель де ла Вальер» в наших списках — среди самых ценных экспонатов. Я впервые провожу инвентаризацию в замке Плени, и пока именно эту картину Миньяра мы не можем найти.
— Какой-нибудь француз с толстым кошельком не пожалеет за нее больших денег, верно? Вот видите, — вздохнул Янда, — я уже вернулся на землю, и во мне снова говорит профессионал.
— Мария эту картину искала упорно, не отступалась. Может быть, Луиза еще и найдется. У нас ведь больше двадцати тысяч единиц храпения.
— Должна найтись! Да ради этого стоит перевернуть замок вверх ногами!
В зале стало потише: иностранные туристы принялись поглощать чешские кнедлики. И тут Эмиле показалось, что из соседнего зала, где был вход в ресторан, раздался знакомый голос.
— Для вас, маэстро, всегда найдется местечко. Прошу за иной, маэстро… — щебетал официант, провожая, видимо, очень важного гостя. Теперь его увидел и Янда.
Рафаэль Седлницкий двигался неуверенно, высоко поднимая ноги, и взгляд его был устремлен в нирвану. Посему он налетел на стул одного из обедавших. Официант принес за него извинения, а «маэстро» продолжал двигаться дальше, к столику в углу у окна. Капитана и Эмилу он увидел в самый последний момент.
— Ха! — воскликнул художник радостно и расставил ноги. — Глаза мне не лгут? Это не фата-моргана? — он слегка качнулся. Туристы перестали есть и принялись рассматривать его как одну из необычных культурных достопримечательностей Праги. — Может, это какое-нибудь неразгаданное явление природы, что-то вроде миража?
— Если уж пришли, то садитесь и не шумите, — строго сказал капитан.
Но Рафаэлю садиться не хотелось.
— Они здесь выпивают вдвоем! — загудел он и трагическим жестом показал на высокие бокалы, в которых таял лед. — И еще как выпивают! — только теперь он свалился на стул, который угрожающе покачнулся.