Смерть и возвращение Юлии Рогаевой
Шрифт:
Глава пятнадцатая
Оказывается, дежурная в секретариате все-таки сумела найти сотрудника патологоанатомической лаборатории, который согласился объяснить посетителю из пекарни, о ком у них в мертвецкой недостает сведений и каких. Это кругленький человечек лет пятидесяти, в белом халате и в щегольски надвинутом на голову берете неясного назначения — демонстрирующем то ли некоторую религиозность, то ли некую богемность, а может, то и другое одновременно. В его глазах светится живой интерес к позднему посетителю, и он явно обуреваем желанием поговорить. Уже в коридоре, в полутьме, он хватает Кадровика за рукав и тут же обрушивает на него поток торопливых слов. Хорошо, что вы пришли именно сегодня, завтра вашей покойницы уже не было бы в Иерусалиме, вам пришлось бы искать ее на побережье,
— Мозг? — удивляется Кадровик. — Разве мозг тоже может заразиться?
— Конечно. Почему бы и нет? Заражение, воспаление каких-то тканей, два дня, и всё было кончено. Она тут всем запомнилась, потому что ни разу не пришла в сознание и так и осталась не опознанной никем. Хоть бы на миг очнулась, — может, тогда удалось бы узнать, кто она такая. Вот поэтому мы и решили не отсылать ее тело сразу в Абу-Кабир, — может, кто-нибудь еще отзовется… Чтобы не всё было забыто… Очень хорошо, что вы не стали ждать до утра. Хоть вы ей и не родственник, и не друг, а всего лишь, как вы говорите, из отдела кадров, но вы, наверно, сможете нам что-нибудь рассказать о ней, когда опознаете. Только сначала я хочу заполнить с ваших слов небольшую анкетку, для Управления национального страхования, потому что там уже удивляются, как это никто до сих пор не заметил такого долгого отсутствия человека…
Он вытаскивает связку ключей, открывает какую-то дверь, вводит Кадровика в комнату — видимо, преддверие мертвецкой, — усаживает возле пустых носилок, вытаскивает из металлического шкафа истрепанную сумку и достает из нее голубую папку с уже подготовленными к отправке документами — медицинским заключением и свидетельством о смерти, не хватает только имени. Потом снова сует руку в сумку, извлекает оттуда первопричину всей путаницы — рваную и окровавленную платежку и, не довольствуясь этим, привычным движением переворачивает сумку и сильно встряхивает ее. Оттуда выпадают два связанных веревочкой ключа.
— Вот, — произносит кругленький человек. — Это всё. Всё, что от нее осталось, если не считать нескольких овощей и засохшего сыра, которые через несколько дней пришлось, разумеется, выбросить. А теперь давайте мне ваши данные, я заполню анкету, и мы займемся опознанием. Надеюсь, вы не слишком чувствительны? Короткое опознание сумеете пережить? Впрочем, если это вас беспокоит, то могу заранее сказать, что вам повезло — ее не разорвало на части, она уцелела. И вообще, вид у нее — как у заснувшего ангела.
Лицо Кадровика багровеет. Он враждебно смотрит на лаборанта, явно довольного только что придуманным сравнением. Сомневаться не приходится — это тот самый патологоанатом, что информировал Журналиста, тот его приятель, из-за которого ему пришлось весь вечер возиться с этой историей. Суховатым, отчужденным тоном он извещает толстячка в берете — нет, он не неженка, он бывший военный и готов, если в этом есть необходимость, опознать труп, как бы тот ни выглядел, но вообще-то он пришел сюда только затем, чтобы сообщить необходимые для захоронения данные — имя, адрес и номер удостоверения личности получательницы той платежки, которую кто-то из лаборатории почему-то весьма бесцеремонно передал в газету, какому-то сомнительному Журналисту, а не прямо ему, в отдел кадров пекарни, как это полагалось. Вот и всё. Правда, сегодня он, к некоторому своему удивлению, убедился, что несколько месяцев назад он сам, лично, принимал эту женщину на работу и даже своей собственной рукой записал ее биографию, но это никак не меняет его полной неспособности ее опознать. У них в пекарне работает почти триста человек, в три смены, не считая административного персонала, а кстати, и самого хозяина, который тоже числится на зарплате, — ну и что, разве он, Кадровик, сможет опознать каждого, кто умрет или погибнет?
Он открывает свою тоненькую папочку, вынимает оттуда первый лист и кладет его на пустые носилки. Вот, это всё, что ему о ней известно. И он отнюдь не намерен опознавать ее, даже если она, на ваш взгляд, похожа на спящего ангела. Если уж вы позволили себе так непристойно разглядывать мертвую женщину, то можете сами и подписать протокол ее опознания, вот, кстати, и фотография, — может быть, это вам поможет.
Удивленный и уязвленный лаборант растерянно берет в руки листок и погружается в его изучение. «Очень неясная фотография», — замечает он с каким-то странным упреком. Но скорее всего, это действительно она. Что тут за имя? Юлия Рогаева? Да, это ей подходит. Мы тоже полагали, что она откуда-то издалека. Неужели ей уже сорок восемь?! Вы уверены? Мы все думали, что она куда моложе. Да, это она. Даже на этой фотографии можно узнать эти складки над глазами… что-то азиатское, восточное… Татарское? Где она родилась? Где это место? Да, это она, вне всякого сомнения. Так что же вас, собственно, так затрудняет ее опознать? Давайте пойдем вместе, вы глянете на минутку, и делу конец. А?! Ей и самой, наверно, хочется уже выбраться отсюда. Как только мы подпишем протокол опознания, бумаги уйдут в Управление национального страхования, и уже завтра будет известно, где ее решено хоронить — здесь, у нас, или там, за морем.
— Подпишите сами.
— Нам запрещено. А вы… она же всё равно была ваша работница… И потом, если вы не подпишете, завтра может отыскаться еще кто-нибудь, кто ее знал, и захочет опознать, а она уже будет в Абу-Кабире… снова волокита, бюрократия, газеты…
— Ага, газеты! — вспыхивает Кадровик.
— А как же! — усмехается лаборант. — Смерть — самый лакомый кусочек для журналистов. Газета не случайно заинтересовалась вашей погибшей.
— Признайтесь, ведь именно вы информировали этого журналиста из местной газеты, этого Змия подколодного?! — взрывается Кадровик. — И не вздумайте меня уверять, будто это законно!
— Когда нет иного выхода, всё законно… — хладнокровно говорит лаборант. — Мы очень хотели установить ее личность, а для этого нужно было немного разрекламировать этот случай. Но я только передал ему информацию, а что он там написал, понятия не имею, это всё на его совести. Как вы его назвали? Змий подколодный? Так и сказали ему прямо в глаза?
— Ну, зачем же… — смущается Кадровик.
— Ага, значит, вы сказали это секретарше редакции, а уж от нее это дошло до него? Да вы не стесняйтесь. «Змий» — это для него еще лестно. Я слышал, что ему такое уже не раз говорили, но с него — как с гуся вода. И всё же, я вам скажу, — это полезный змий. Знающий человек, профессионал, большая умница…
— Я вижу, он уже успел вам всё рассказать?
— Сразу же после того, как ему позвонила секретарша редакции. Я потому и не ушел с работы — был уверен, что вы еще сегодня появитесь у нас…
— Значит, вы меня ждали? — удивляется Кадровик.
— А вы удивлены? Нам ведь тоже хочется побыстрее отправить тело в Абу-Кабир. Думаете, оттого, что мы привыкли к мертвым, у нас не болит за них сердце? Тяжело видеть, как такая женщина лежит здесь, никем не опознанная, всем чужая… Ну, так что, подпишете вы нам опознание или нет?
Болтливая откровенность этого осведомителя еще больше укрепляет Кадровика в его мнении. Только этого ему не хватает — очередной статьи, в которой будет сказано, что начальник отдела кадров явился в морг опознать человека, которого даже не запомнил в лицо! Нет, он не подпишет этот их документ об опознании! Ни за что!
И вдруг сам удивляется своему упрямству. Кого он, собственно, хочет этим наказать? Мастера ночной смены? Или Журналиста? А может, лаборанта-доносчика? И что с ним станется, если он действительно на секунду глянет на нее? Неужто он боится, что ее пресловутое обаяние обворожит и его? Что за безумие! Как будто мертвая женщина способна кого-нибудь обворожить!