Смерть и возвращение Юлии Рогаевой
Шрифт:
— Побывать там? В этой хибаре? Зачем?
Он в полном недоумении. Может быть, мать что-нибудь ему объяснит? Он обращается к ней, как будто она уже тоже стала активным участником этой истории. Нет? А что скажет на это его Секретарша? Впрочем, его Секретарша, кажется, довольна неожиданным развитием событий. Ну еще бы, ведь это позволило ей в очередной раз удрать с работы!
— А почему бы ему и не съездить? — небрежно отметает она недоумение своего начальника. — Ты что, боишься, что он будет огорчен? А по мне, пусть хоть раз увидит, как живут простые люди, вроде нас с тобой. Хотя бы на старости понюхает, чем пахнет настоящая жизнь.
Кадровик чувствует, что ему почему-то симпатичен этот ее энергичный наскок на самого Старика. Он с интересом смотрит на свою подчиненную.
— Как видишь. А что?
— Да нет, ничего. Мне просто казалось, что он у тебя в конце концов задохнется под этой твоей шубой.
— Уж о нем-то тебе нечего беспокоиться. Но он продолжает ее дразнить:
— Жаль, что ты не прихватила его с собой сюда. Ее щеки весело розовеют.
— Я не знала, что ты им так интересуешься. Пожалуйста, я могу хоть каждый день приносить его на работу. Но тогда ты будешь отвечать и за этого кадра.
— За твоего малыша? С превеликим удовольствием. Куда лучше бегать за ним по коридору, чем за покойниками по улицам.
Она вдруг теряет прежнюю живость, как будто упоминание о смерти рядом с ее малышом ее испугало. Бросив взгляд на часы, она ставит на стол недопитую чашку кофе, выпрямляется и театрально-драматическим жестом протягивает руку за ключами. Но Кадровик не торопится. Да-да, ей давно пора возвращаться на работу. Но ключи останутся у него. Он сам встретит Старика и проводит его на ту квартиру.
Часом позже Старик в сопровождении неизменной Начальницы канцелярии высаживается в указанном ему месте возле базара. Он в светло-коричневой дубленке, которая делает его еще выше и внушительней, щеки раскраснелись от холода, заново взбитый надо лбом кок снимает следы старости, проступившие в его лице вчерашней ночью. Они спускаются по узкой безлюдной улочке, проходят мимо большого жилого дома и сворачивают на задний двор, к пристройке. Сейчас, при дневном свете, двор выглядит жалко и убого. Ночная таинственность исчезла, и только белые пятна снега, еще лежащие там и сям среди мокрой, пожухлой травы, говорят Кадровику, что вчерашний снежный вечер ему не приснился.
Он достает из кармана пару желтых ключей, уже накануне присоединенных к связке своих собственных, и уверенно, как заправский квартирный агент, открывает дверь чужой квартиры. Маленькая комната залита тусклым зеленоватым светом, который проникает через занавес из толстой клетчатой ткани. Вчера он его почему-то не заметил. Вот, показывает он, это и есть всё ее жилище. Вот эта крошечная комнатушка. Вчера ночью он нашел ее точно в таком же виде. И ни к чему тут не притронулся, разве что снял с веревки несколько постиранных ею вещей, а то они так бы и гнили снаружи. Снял и сложил в раковину, но сегодня уже жалеет об этом. По закону к ее вещам имеют право прикасаться только прямые родственники. Так что лучше всего предоставить всё это дело Управлению национального страхования. У них есть для таких дел специальные люди.
Старик словно не слышит его слов. Топчется в маленькой комнатке, точно огромный, тяжелый хищник, загнанный в тесную клетушку. В его тигриных глазах вдруг появляется влажный блеск — не то волнения, не то странного и жадного любопытства. Он подходит к обеденному столу, покрытому такой же клетчатой тканью, как и та, из которой сделан занавес, берет в руки пустую тарелку, приготовленную для последней, уже не состоявшейся трапезы, долго ее изучает, даже зачем-то принюхивается, потом просит Начальницу канцелярии открыть ящики стоящего рядом комода и принимается с какой-то неутомимой дотошностью копаться в них, тщательно рассматривая каждую вещь покойной. Дойдя до нижнего ящика, он даже опускается на колени, чтобы получше разглядеть, что за обувь она носила.
Удовлетворив свою любознательность, он тяжело поднимается с колен и поворачивается к своим подчиненным. В общем-то не так уж много, итожит он свои впечатления. Да и то, что есть, на его стариковский взгляд, — поношенное старье. Впрочем, если кто-нибудь из ее родственников вздумает предъявить претензии на эти вещи, он готов оплатить их доставку.
Начальница канцелярии с сомнением качает головой и тайком бросает взгляд на Кадровика. Тот по-прежнему молчит. Давящее присутствие хозяина раздражает его. Оно не оставляет места для той странной печали, что сжимала его сердце вчера, когда он сидел тут поздним вечером один, в кресле, бормоча про себя: «Эх, Юлия Рогаева…» Старик тем временем продолжает свои розыски. Берет в руки книгу, лежащую у кровати, с интересом разглядывает незнакомые, отчасти похожие на английские, отчасти совсем чужие буквы, морщит лоб в попытках их разгадать, потом с сожалением возвращает книгу на место и поворачивается в сторону маленькой кухонной ниши. Поочередно проверяет обе горелки электрической плиты, долго разглядывает сковородку, даже переворачивает ее, чтобы глянуть и с обратной стороны тоже, потом тщательно перебирает ложки, ножи и вилки. Под конец натыкается на кучку нижнего белья, оставленную на всю ночь в раковине, тут же, не долго думая, подворачивает рукава дубленки и сам заканчивает ту стирку, которую вчера начал Кадровик. Затем очень тщательно выжимает тоненькие трусики, нейлоновые чулки, юбку, цветастую ночную рубашку и осторожно расстилает всю эту пеструю выставку на кровати и в кресле, для сушки. После чего снова поворачивается к своим подчиненным, которые всё это время молча наблюдают за его непонятными действиями. Он хотел бы, пока здесь еще не появились люди из Управления национального страхования, поискать среди вещей покойной ее фотографию, и желательно поприличней.
— Фотографию?! — удивленно переспрашивает Начальница канцелярии. Зачем ему фотография?
Он, видите ли, хочет повесить ее в музее памяти павших в клубе пекарни. Он убежден, что павшим в теракте полагаются такие же почести, как павшим в бою.
Теперь уже и Кадровик не может сдержаться.
— Я хотел бы еще раз напомнить, — сухо говорит он вошедшему в раж хозяину, — что здесь ни к чему нельзя прикасаться и ни в чем нельзя копаться. И уж подавно нельзя забирать отсюда какие бы то ни было вещи, включая фотографии. Мы представляем здесь частное учреждение, которое не имеет никакого личного отношения к погибшей. Мы и так уже достаточно суетимся вокруг нее из-за дурацкого поступка этого нашего Мастера. К чему нам навлекать на себя лишние неприятности?
Старик снова делает вид, будто не слышит.
— Юлия Рогаева… — Его голос дрожит в зеленоватом сумраке. — Как вы думаете, что это за имя? Откуда оно? Ведь это не еврейское имя, не так ли?
— Какое сейчас имеет значение, еврейское или не еврейское?! — Кадровик уже раздражен всерьез. — Главное, что эта женщина всё еще числится в списке наших работников.
Старик долго смотрит на него, потом успокаивающе, как ребенку, кладет ему руку на плечо.
— Что с тобой? — негромко, но подчеркнуто спрашивает он. Почему его ответственный за человеческие ресурсы всё время дергается и предостерегает? Чего он так боится? Хозяин сам решает, что важно и что не важно, не так ли? Так вот, он, как хозяин, полагает, что его ответственный несомненно прав в том, что главное для нас — это то, что погибшая женщина всё еще числится в списке наших работников. Но как раз поэтому — как раз поэтому! — именно мы и должны воздать ей должное. Что же касается ее имени, то он хотел бы напомнить своему ответственному за человеческие ресурсы, что, кроме всего прочего, нам еще предстоит выяснить, откуда она родом. Должны же мы знать, куда доставить тело. Неужели его Кадровик уже забыл, что именно ему поручена эта миссия?
Глава вторая
Сначала никто из нас его не заметил. А когда заметили, решили, что это кто-то из службы безопасности, из тех людей, что обычно приходят на наши совещания в надежде выловить еще какие-нибудь крохи информации, какие-нибудь интимные детали, в особенности о тех пострадавших, которые, возможно, сами были косвенными пособниками террориста-самоубийцы. Поэтому никто не стал задавать ему лишних вопросов, тем более что он спокойно сидел себе в углу, прислушиваясь к словам социальных работников, психологов, оценщиков из налогового управления и сотрудников муниципалитета, которые один за другим докладывали о погибших, раненых и их родственниках — старожилах и новых иммигрантах. А список у нас внушительный — трудно поверить, но есть люди, которые пострадали в терактах чуть не десять лет назад и до сих пор не получили всей положенной им помощи.