Смерть императора

Есть вещи, которые понимаешь не сразу, – уже потерял, но сердце не в силах принять потерю. Живешь как жил – не сознавая, что от прежнего ничего не осталось. Просто движешься, пробавляешься старыми привычками, старыми чувствами, старыми надеждами. А ведь еще не стар и полон сил. Тогда почему?…

Всего несколько лет назад… двадцать точнее… неужели двадцать? Да, точно, двадцать лет назад он, Гай Осторий Приск, римский гражданин, беглец, сын врага народа, подошел к воротам лагеря Пятого Македонского, чтобы поступить в легион. Подошел вместе с такими же парнями, как и он сам, – чтобы встать под значки римского легиона. И вот спустя двадцать лет, после двух дакийских войн и одной парфянской, он здесь, в римской провинции Сирия, в чине военного трибуна сидит на террасе виллы механика Филона и смотрит на лежащий внизу в руинах город – как будто его взяли штурмом варвары и уничтожили до основания. На самом деле рухнули все эти дома и храмы, термы и базилики, арки, статуи и колонны по воле разгневанной Геи. В декабре прошлого года землетрясение стерло многие города Сирии с лица земли, и Антиохия была в их числе.

Сейчас, вечером, глядя на разрушенную Антиохию с одной из террас Филоновой виллы, Приск наконец осознал, что вся его жизнь теперь точно так же лежит в руинах. Осколки прекрасного, только осколки… Нагромождение рухнувших колонн и фризов. А под разбитым мрамором – тлен. Издалека не чувствуешь смрада, но стоит приблизиться, как от тошнотворного запаха идет кругом голова и комок подступает к горлу. Запах гниения – он преследовал его теперь повсюду, даже здесь, на вилле, вдали от разрушенного города. Отныне это был запах его жизни. Многие уже с ним свыклись и даже не замечали, Приск не раз видел, как какой-нибудь солдат жует хлеб и запивает его вином, сидя рядом с завернутым в рванину полуразложившимся трупом.

Военный трибун Приск тоже когда-нибудь свыкнется с утратами. Возможно – уже совсем скоро. Он даже не знал – страдает ли сейчас. Просто все изменилось – и он постепенно осознавал это, проникался этим, как будто погружался на дно илистого холодного пруда. Совсем недавно жизнь его была успешна, а он – счастлив. Кровавые войны в Дакии остались позади, он вернул себе место в сословии всадников [2] , отчий дом в Риме, женился на любимой женщине, она родила ему двух замечательных детишек – дочь Корнелию и сына Гая… Кори в этому году уже одиннадцать [3] – невеста. А Гаю… было бы пять. А потом Приск сунулся в эту авантюру с завещанием императора Траяна. Глупец Фламма похитил свиток из библиотеки, а Приск привез его сюда, в Антиохию, чтобы передать в руки наместника Адриана. Они все – Гай, как и его друзья, – рассчитывали на награду наместника. На большую награду, ради которой многим стоило рискнуть, даже жизнью. Стоит уточнить – собственной жизнью.

Но что в итоге?

Да, его друзья, верные контуберналы [4] , которые стали ему роднее кровной родни, были по-прежнему с ним. Тиресий, ныне центурион фрументариев [5] , фабр [6] Малыш, преторианец Кука, библиотекарь Фламма… Из давних, с кем начинал он службу, только Молчун исчез, и вестей о нем не приходило никаких. Погиб? Скорее всего… Друзья дали клятву, что установят Молчуну кенотаф – там, где они встретились и служили – подле Эска, их прежнего лагеря. Впрочем, там и не лагерь теперь, а настоящий город. Так говорят.

Да, друзей Приск сохранил, но потерял сына и младшего брата. Жена и дочь находились сейчас в руках Афрания Декстра – то ли как заложники, то ли под охраной его людей. Скорее все же заложники, так что и Приск теперь обязан безропотно выполнять любое самое опасное поручение Адриана. Рим обожал брать заложников. Побеждая, римляне требовали у покоренных народов их юных царевичей, чтобы воспитать в своих обычаях и внушить любовь к победителям. И воспитывали. И внушали. Отныне – до смерти императора Траяна и до того мгновения, как Адриан станет императором, – он, Гай Осторий Приск, заложник претендента, хранитель его опасной тайны, оружие его честолюбивых замыслов. Он должен воплотить их или погибнуть – иного не дано.

Но станет ли Гай свободным, когда Сенат провозгласит императором Адриана, когда легионы на Востоке и Западе своими криками на сходках утвердят решение давно уже безвольного и бессильного Сената? На этот вопрос Гай не знал ответа. Да и жаждет ли он этой свободы? Или готов быть вечным клиентом могущественного патрона? Да? Или нет? Нет ответа. По крайней мере было бы глупо порывать все связи именно в тот момент, когда вслед за опасными трудами появится возможность получить награду за преданную службу. Но Адриан всегда был так переменчив в настроениях, так вспыльчив и подозрителен, что награда могла оказаться совсем не такой, на которую рассчитывал Приск и о какой мечтали его друзья.

Военный трибун знал другое – прежний хмельной азарт, жажда драки и победы, ощущение веселья от предстоящей схватки – все это сменилось мрачной злостью. Что придет на смену злости – он не ведал. Декабрьское землетрясение, разрушившее не только Антиохию, но и множество городов в провинции Сирия, изменило и переломало многие судьбы. Сам Траян едва не погиб. Несколько дней император вместе с Адрианом и своими приближенными, а также с теми, кто спасся из разрушенного дворца наместника, пережидал все новые и новые толчки, что сотрясали землю, на гипподроме.

Для тысяч и тысяч людей этот мир уже никогда не будет прежним. Приск ощущал с этими несчастными душевное родство – с теми, кого он видел на улицах изувеченной столицы Сирии.

Прежде освещенная по ночам огнями, сейчас Антиохия после заката оставалась темной и как будто безжизненной. Если смотреть с высоты склона горы Силпий – где располагалась вилла механика Филона, – город казался темным пятном, брошенной к подножию горы растерзанной жертвой – лишь иногда мелькали огоньки факелов внизу или где-то на задворках разгорался костер. Судя по всему, нарушая закон, кто-то в черте померия тайком кремировал трупы – ветки да деревянные обломки от домов и мебели валялись повсюду.

Те вексилляции [7] легионов, что пришли вместе с императором на зиму в Антиохию, теперь все ночи напролет жгли огромные факелы у стен своих лагерей – как будто находились на вражеской территории. Большая часть армии осталась у Нисибиса и в крепостях на берегах Евфрата – готовить грядущий поход. С собой в Сирию император взял только те части, которые собирался тренировать лично для штурма парфянской столицы, неприступного Ктесифона…

Но теперь у этих вексилляций были совсем другие задачи.