Смерть империи
Шрифт:
Я с душевной радостью смотрел, как множество правительственных и частных организаций на Западе принялись за поставку гуманной помощи нуждающимся в Советском Союзе. Это доказывало, что образ врага померк по обе стороны того, что служило железным занавесом, — да попросту исчез, на самом–то деле. Это вселяло в советских людей чувство того, что они не забыты и не отвержены остальным миром. Все это было ценно, важно и вдохновляюще.
Тем не менее, я осознавал, что опасности подстерегают даже в хорошо расписанной программе помощи на гуманной основе. Во–первых, она никак не помогала решить системную задачу, стоявшую перед страной и требовавшую внутренних реформ. Во–вторых, действительность редко согласуется с высокопарными речами. Большинство из осуществимых программ помощи выглядели маленькими,
Такие опасности, считал я, не являлись доводами против гуманной помощи, скорее они предостерегали от преувеличенных ожиданий. Правительствам, равно как и общественности, необходимо было понять, что любая программа гуманной помощи не может заменить собой хорошо организованного, хорошо спланированного совместного усилия по оказанию содействия стране, которой потребно фундаментальное изменение ее политико–экономического строя. За трудности, которые испытывал Советский Союз, остальной мир не нес моральной ответственности: не он их породил, — и в то же время остальной мир был глубоко заинтересован в том, чтобы трудности эти были успешно преодолены. Если Советский Союз и составляющие его республики не сумеют создать открытые, демократические политические системы и не войдут полноправными участниками в более широкую систему мирового хозяйства, они снова представят проблему для безопасности своих соседей и Соединенных Штатов.
Мне это было кристально ясно. Однако в Вашингтоне никогда не проводилось серьезного изучения вариантов переходного развития в приложении к Советскому Союзу, а все помыслы президента были заняты поддержанием коалиции для изгнания Ирака из Кувейта. Наши западноевропейские союзники по–разному относились ко многим вопросам, их отвлекали проблемы, имевшиеся дома. Японское правительство сделало свою политику в отношении СССР заложницей возвращения южных Курильских островов, расположенных к северу от Хоккайдо, — требование справедливое, но не из тех, какие достигаются прямым нажимом.
Даже когда Горбачев просил совета у своих западных партнеров, они то ли не понимали, то ли не желали четко разъяснить, что помощь Запада будет иметь значение лишь тогда, когда Горбачев решится на слом механизма централизованного управления хозяйством и внедрение на его место рыночных механизмов. Они же вместо этого ударились в прочувствованные заверения по поводу поддержки вообще лично Горбачева.
Разумеется, у них были все причины быть признательными Горбачеву за изменения, внесенные им в советскую внешнюю политику, и им не следовало впадать в порицающий или назидательный тон, когда доходило до обсуждения его внутренних проблем. Однако заверять его в ничем не оговоренной поддержке, да еще и его лично, как раз тогда, когда обозначился его разрыв с политическим соперником, чья внутренняя программа превосходила Горбачевскую и без сотрудничества, с которым он неизбежно терпел неудачу, было не просто поспешно и обманчиво, но и до крайности безответственно. Эго побуждало Горбачева считать, что поддержка Запада обеспечена ему, что бы он ни натворил, и мешало ему понять, что никакая внешняя поддержка не спасет его, если его собственная политика повернет не в ту сторону.
Западные лидеры выказали бы куда больше действенного дружелюбия, если бы, выразив Горбачеву признательность за его внешнюю политику, все же выявили озабоченность той направленностью, какую обретает его внутренняя политика. И заверения о помощи им следовало бы адресовать не ему лично (хотя, несомненно, сам Горбачев как раз этого и хотел), а политике, которая продвигала бы страну к демократии и рынку. Подспудно должно бы прозвучать: «Мы намерены помогать, но, если вы и дальше будете следовать путем, куда, похоже, направились, мы ничем не сможем помочь». И уж, коль скоро лидеры Запада вообще собирались вести речь о помощи, им следовало бы иметь в виду помощь значительную и значимую.
Возможно ли, чтобы западные лидеры плохо представляли себе, что за политико–экономический кризис развивается в Советском Союзе, или каковы последствия отказа Горбачева от Шатали некой программы? Нет, такое совершенно исключалось. Посольства всех западных стран во всех подробностях докладывали о событиях, о каких я рассказал, и мы, находившиеся на месте, вырабатывали общий подход к сути происходившего. Не было никаких «провалов разведки». На деле, чтобы понимать ситуацию, вовсе не нужно было прибегать к услугам тайных агентов или перехвату сообщений по линиям связи. Вся информация, необходимая для обоснованных политических суждений, находилась под рукой: опытным дипломатам и журналистам оставалось ее только собрать.
Если и был где провал в понимании сути происходящего, так только в умах и душах западных лидеров. Озабоченные другими делами и ослепленные любовью к своему новому другу, советскому руководителю, они и слышать не хотели, будто положение Горбачева становится все более отчаянным, и инстинктивно гнали от себя мысль о том, что сам он, по крайней мере частично, повинен в собственной беде. Ни дать, ни взять как у юношей в тайном клубе: его враги были их врагами, а преданность определялась личной притягательностью друг к другу.
В то время, когда Горбачеву для проведения политически жизнеспособной реформаторской политики больше всего требовался здравый совет и фундамент международной поддержки, Запад ушел на обед. И к концу 1990 года корабль Горбачева, ободряемого наивными уверениями своих зарубежных друзей, что они всегда помогут ему, стал давать опасный крен.
Уловка с «внешним подстрекателем»
Часто, когда обществу приходится одолевать фундаментальные трудности, демагоги прибегают к ухищрениям, заявляя, будто трудностей этих в действительности нет, а домыслы о них состряпаны злобными чужаками. Следуя этому шаблону, Чебриков время от времени публично выражал недовольство тем, что Соединенные Штаты ведут тайную подрывную деятельность против Советского Союза. Между тем, после того как на смену ему пришел Владимир Крючков, подобные публичные обвинения стали редки. В конце концов, в интересах Горбачева было убедить страну, что его внешняя политика преуспевает в ликвидации трений с Соединенными Штатами.
В 1990 году кое–кто из шумливых ура–патриотов на Съезде народных депутатов, в особенности полковники Виктор Алкснис и Николай Петрушенко, принялись уверять, будто ЦРУ истратило «миллиарды» на расшатывание Восточной Европы и ее отторжение от советской орбиты, Алкснис еще и заявлял, будто располагает доказательствами тайного плана ЦРУ развалить Советский Союз. Немногие обращали на это внимание, понимая, что подобные обвинения не имеют смысла, хотя мелкие группировки сталинистов и крайних шовинистов взялись повторять их и даже утверждать, будто Горбачеву, Яковлеву и Шеварднадзе платит ЦРУ.
С Горбачевским «уходом вправо» КГБ вновь обратился к широковещательным обвинениям западных секретных служб в попытках расчленить Советский Союз. В декабре Крючков выступил с двумя речами, в которых затронул тему подрывной деятельности США. Эти обвинения были возмутительно неуместны: они не только оказались лживыми, но к тому же никак не вязались с советской внешней политикой. Подобные заявления могли лишь подорвать веру в способность Горбачева придерживаться соглашений, им достигнутых.
В конце декабря я попросил о встречах с председателем КГБ Крючковым и с помощником Горбачева по внешнеполитическим вопросам Анатолием Черняевым для обсуждения этой проблемы. У меня не было никаких иллюзий, будто я сумею уговорить Крючкова прекратить лгать, однако я понимал: нельзя позволить советским сановникам пребывать в заблуждении, будто даже самое возмутительное обвинение, если оно не получает немедленного отпора, имеет основание. Более того, я знал, что, по крайней мере, Черняев способен понять, какой ущерб наносят такие разговоры американо–советским отношениям, и надеялся, что он посоветует Горбачеву призвать Крючкова к порядку.