Смерть империи
Шрифт:
XI Решающий год
Я бы сказал, перестройка началась по–настоящему, пошла с 1989 года, когда мы реально развернули процессы и по изменению нашей экономики и но изменению политической системы.
Михаил Горбачев, январь 1990 г.
Принципиально не приемлемы идеи федерализма в постороении КПСС.
Центральный Комитет КПСС, заявление, 20 сентября 1989 г.
В 1989 голу, возвратившись в Москву после обычного ежегодного отдыха в Крыму, Горбачев столкнулся с небывалым комплексом проблем. Отношения с внешним миром улучшались, но это было единственное светлое пятно на мрачной в целом картине. Экономика
Самого пристального и неотложного внимания заслуживали норовистые националисты. На деле, большую часть своего отпуска Горбачев провел в размышлениях о них.
Какого рода союз?
В течение нескольких лет то и дело возникали слухи о созыве пленума Центрального Комитета партии для решения «национального вопроса». Проблемы множились, и в 1988 году, впервые за последние десятилетия, в партийных документах стало признаваться их наличие, однако предлагавшиеся решения выглядели настолько уклончивыми и противоречивыми, что пленум откладывался, откладывался и вновь откладывался.
К осени 1989 года стало ясно, что события далеко обогнали партию. Коммунистической партии, если она собиралась сохранить какое–то влияние на развитие ситуации, следовало принять ряд основательнейших решений. 19 сентября долгожданный «национальный пленум», которому предстояло разобраться в проблеме, наконец–то был созван.
Результаты не порадовали никого.
Пространный документ, принятый пленумом, признавал серьезные упущения в обращении с этническими группами и призывал к «обновленной федерации». В то же время в нем подчеркнуто отвергалась идея изменить структуру партии, чтобы обеспечить подлинную федерацию.
Есть немецкая поговорка, которую примерно можно перевести так; «Сказавши «А», говори следом «Б». Мне она вспомнилась, когда я читал проект национальной политики, утвержденный пленумом. Мне показалось, что Центральному Комитету удалось произнести «А», а вот «Б» он подавился. И вместо этого пустился туманно рассуждать, что должны где–то быть некие «А-прим», какими можно было бы завершить алфавит.
Вообще–то в документе признавалось, что «административно–командная система», созданная Сталиным, «игнорировала потребности национального развития» и «суживала автономию республик» до такой степени, что предоставленный Конституцией суверенитет сделался «во многом формальным». Более того, в нем указывалось, что имели место «массовые репрессии», насильственно переселялись целые народы, на основании ложных обвинений в национализме «подвергалась преследованиям» интеллигенция, В нем признавалось, что экономические решения принимались без учета их социальных и экологических последствий, что нанесло серьезный ущерб национальным ценностям и традициям. В нем опровергалось как мнение о том, будто различия между национальными группами уменьшаются, так и вывод о том, что национальный вопрос решен.
До сих пор все хорошо. Это значительно отличалось от самодовольного утверждения, сделанного съездом КПСС в 1986 году, и от суждений Горбачева, изложенных им в книге «Перестройка», вышедшей в 1987 году. И все же даже диагноз проблемы был неполным и могущим завести не туда, потому как в документе утверждалось также (при этом дважды), что существующий союз был «совершенно добровольным». Причина ясна. Поскольку в документе доказывалось, что все пошло не так только после смерти Ленина, и содержался призыв вернуться к подлинной ленинской политике, в нем едва ли могло бы быть признано, что Ленин совершил ошибку, отдав приказ о военном покорении многих из этих «республик».
Подобную нечестность можно было бы списать на необходимость пользоваться языком с двойным смыслом, окажись здравыми предписания для излечения болезни. Однако, несмотря на многословие по поводу того, во что выльются отличия «обновленной федерации», в документе отвергалась любая конкретная идея, которая могла бы к таким отличиям привести. И самое важное: в нем провозглашалось, что не должно быть и мысли о федерализме внутри самой Коммунистической партии.
Советская Конституция все еще содержала одиозную Статью VI, признающую Коммунистическую партию единственной законной политической организацией в стране и наделяющую ее «руководящей ролью» для всего общества. Таким образом, любая «федеральная» конституция оказалась бы пустышкой, если бы единственная законная политическая партия не была организована на федеральных началах.
К тому же в документе подчеркнуто отвергались самые важные требования республик: о том» что законы республик должны иметь преимущество перед законами СССР, а не составляться на основе «основных принципов», провозглашаемых СССР; о том, чтобы была ограничена иммиграция из других республик; о том, чтобы были установлены требования постоянного проживания для участия в голосовании. В документе также подтверждался принцип призыва на воинскую службу, не допускавший каких–либо возражений. Собственность в республиках могла принадлежать либо республике, либо СССР, однако не вызывало сомнений, какое из образований потребует себе львиную долю или у кого окажутся средства силой подкрепить свои требования.
Сразу по окончании «национального пленума» Шеварднадзе отправился в Соединенные Штаты на встречи в Вашингтоне и Вайоминге и для выступления в ООН. Похоже, что он был сдержанно оптимистичен в отношении того, что партия наконец–то обратилась к этой проблеме, и полагал, что теперь придется уделить внимание конституционному праву на отделение. Он предвидел разработку процедуры, которая позволила бы выйти из СССР законно и не нарушая порядка, однако сомневался, что дела зайдут настолько далеко, если власти станут подходить к данной проблеме с большей деликатностью. Шеварднадзе уверял нас, что сила не будет применяться ни в Восточной Европе, ни в Прибалтике. Использование силы в любом месте, заметил он, будет означать конец перестройки и, скорее всего, конец Горбачева.
————
После завершения «национального пленума» качалась серьезная работа в комиссии по выработке нового конституционного устройства Советского Союза. Появилось несколько научных статей; в ряде из них указывалось, что рассматривается идея гибкого союза, в котором составляющие его республики по–разному определяют свои взаимоотношения с Центром. Некоторые авторы напоминали, что в царской России такие территории, как Финляндия, имели конституционный статус, отличавшийся от положения губерний. Обращали они внимание и на то, что Пуэрто—Рико и Микронезия связаны с США по–иному, нежели штаты.
Мне подобные построения казались непрактичными в качестве основы для союза, Когда они срабатывали, как с Финляндией в XIX веке или с Пуэрто—Рико в XX, то становились исключениями в конституционных принципах, единых для большей части страны. Другими словами, я мог бы представить советскую федерацию с несколькими территориями, получившими особый статус, но никак не такую, где каждая союзная республика обладала бы уникальным статусом, который можно было бы менять по воле этой республики. В конечном счете, идея гибкой (или «многовариантной», если переводить русский термин дословно) федерации была отброшена как неосуществимая.