Смерть империи
Шрифт:
В тот день Горбачев выступал на заводе электрооборудования, делая упор на темах, которые повторял в течение всей поездки: советские народы связаны такими тесными узами, что, если их разорвать, проиграют все; попытки отделиться могут привести к этническому раздору и кровопролитию; литовцы могут обрести все что им угодно в новой, демократической федерации. Что касается Коммунистической партии, она должна сохранять единую структуру, обеспечивая связанность в новой федерации. В идее автономии для республиканских партий смысла столько же, доказывал Горбачев, сколько в том, чтобы убрать опоры из–под моста.
Даже из официального отчета о поездке было ясно, что большинство литовцев не принимало эти доводы.
Уезжая из Вильнюса в Москву 13 января, Горбачев пытался выставить в лучшем виде не удавшуюся миссию. «Мы заложили хорошую основу для продолжения диалога», — заметил он, выражая надежду, что литовские коммунисты, порвавшие с Москвой, пересмотрят свое решение и направят представителей на следующий съезд партии. Бразаускас ответил на это во время церемонии проводов, повторив вежливо, но твердо, что выход литовской партии из Коммунистической партии Советского Союза окончателен и необратим. Диалог не будет продолжен на условиях Горбачева.
Через два дня после отъезда Горбачева из Вильнюса Альгирдас Бразаускас был избран председателем литовского Верховного Совета. Остатки Коммунистической партии Литвы, верные Москве, утратили всякое политическое влияние, несмотря на то, что Горбачев передал ей обширное имущество КПСС в республике.
Мне оставалось лишь гадать, зачем Горбачев предпринял миссию, обреченную на неудачу. Всякий, кому знакомы настроения в Литве, понимал, что его доводы не устроят литовскую общественность. Так зачем же он поехал? Одной из причин могла быть подготовка к смене политики. Положим, поехал он, сделал все что было в силах, затем вернулся в Москву и объявил: Литва научила его, что только федеративная структура партии жизнеспособна в будущем. Но сделал–то Горбачев вовсе не это: перед тем, как уехать, он отверг единственную уступку, которая оправдала бы его поездку.
Могла быть у него на уме и более макиавеллиевская тактика. Горбачев мог ведь и такое задумать: съездить в Литву, показать, насколько «неисправимы» литовцы, и воспользоваться этим как предлогом для последующего удара. Но и такое предположение тоже не отвечает фактам. За все время поездки Горбачев, несмотря на потоки замечаний и вопросов, какие он вполне мог бы счесть оскорбительными, ни разу не прибег к угрозе. Пустые угрозы, как в августе прошлого года, не прозвучали. И, кроме того, удар по Литве означал бы конец перестройки, которую Горбачев, похоже, собирался ускорить, а не искоренить.
Так почему он подверг риску свой авторитет, которому публичный отказ от его призывов, конечно же, нанес бы ущерб? Полагаю, есть две причины. Во–первых, его одурачили доклады КГБ, будто «националисты» в меньшинстве. Так что он действительно верил, что способен вызвать нажим на «отделистов» изнутри. И, во–вторых, он отправился в поездку, чтобы показать консерваторам: тем, кто раскалывает партию, от него не будет никакой поблажки. Горбачев готовил крупные предложения по изменениям в партийно–правительственной структуре. В лучшем случае, их окажется трудно провести через Политбюро и Центральный Комитет, в худшем, если его заподозрят к мягкотелости по отношению к национализму, ему не миновать судьбы Хрущева.
Возможно, Горбачев также опасался, что местные военные власти, поддерживаемые консерваторами в КГБ и партии, попытаются спровоцировать беспорядки в надежде принудить его вмешаться (как это они проделали годом раньше) или, вероятно, даже принудить его уйти в отставку. Поездка, следовательно, помимо прочего могла быть и попыткой выиграть время.
Наделе партийные консерваторы и большинство генералитета рассматривали несогласие с прибалтийской независимостью как пробу лакмусовой бумажкой на верность стране. Видя, как рушатся советские позиции в Восточной Европе, как торопится объединиться Германия, они укреплялись в стремлении противостоять появлению и ускорению любых перемен собственных границ Советского Союза, Практически все обозреватели, пристально следившие за событиями на московской политической сцене, считали, что ни единому советскому руководителю не удалось бы позволить Литве, не говоря уже обо всех прибалтийских государствах, отделиться и при этом сохранить себя как руководителя. Не сомневаюсь, что Горбачев так же оценивал ситуацию, и этим во многом объясняется его последующие маневрирования в данном вопросе.
Азербайджанская бесплодная революция
В то время как Горбачев все еще исполнял свою бесполезную миссию в Литве, утверждая, что сепаратизм способен привести к кровопролитию, множество людей погибли, когда в Азербайджане начались погромы и бунты: они стали результатом не сепаратизма, а этнической ненависти, накопившейся из–за Нагорного Карабаха.
Споры продолжали бушевать в 1989 году, и в Ереване и в Баку не стихали массовые демонстрации, однако было мало стычек, приводивших к гибели людей. Почти весь год Нагорный Карабах находился под управлением не Азербайджана, а старого партработника Аркадия Вольского, направленного в анклав Верховным Советом СССР в качестве особого управителя. Ни у армян, ни у азербайджанцев такой оборот дела радости не вызывал, но для армян он был более приемлем, чем для азербайджанцев. У армян появлялась надежда, что это первый шаг на пути передачи территории Армении, в то время как азербайджанцы видели в этом лишь покушение на территориальную целостность их республики.
В ноябре 1989 года я побывал и в Ереване и в Баку. Напряженность в обеих столицах была очевидной, Армения еще не пришла в себя от последствий разрушительного землетрясения предыдущего года, но было похоже, что внимание общественности даже больше обращено на судьбы армян в Нагорном Карабахе, Открытые требования передать территорию Армении сделались такими настоятельными, что ни один политик не мог рассчитывать удержаться у власти, не уделяя им хотя бы поверхностного внимания. Тем не менее, было очевидно, что на подобные действия азербайджанцы ответят насилием. Сурен Арутюнян, новый первый секретарь армянской компартии, сказал мне в частной беседе, что единственным достижимым выходом было бы держать Нагорный Карабах под прямым управлением Москвы, но он опасается, что это окажется неприемлемо не только для Азербайджана, но также и для Горбачева.
Абдулрахман Везиров, коллега Арутюняна в Баку, смотрел на дело по-другому. Армяне, говорил он, всегда жили в Азербайджане, и всегда им там будут рады. Бесчинства в Сумгаите устроили хулиганы, и больше такое не повторится. Он сожалел о том, что многие армяне в страхе уехали, и твердо намеревался сохранить для них и их рабочие места, и их жилье — в надежде, что скоро они вернутся. Следовало бы помочь вернуться и азербайджанцам, которых выдворили из Армении, убеждал Везиров. Но для того, чтобы из этого вышел толк, армянам придется отказаться от всех претензий на Нагорный Карабах. Территориальные претензии армян, убеждал он, возмущают общественность в Азербайджане и способны лишь привести к состоянию войны между двумя республиками де–факто.