Смерть империи
Шрифт:
————
Горбачев на деле ждал, пока 5 февраля не соберется Центральный Комитет, чтобы открыть свои карты. Формальным поводом для созыва пленума служило утверждение даты следующего съезда партии и одобрение проекта программы партии, которую предстояло рассмотреть съезду. Только съезд имел право менять структуру партии, и Горбачеву не терпелось созвать съезд для осуществления перемен, какие он замыслил.
Обращаясь к участникам пленума при его открытии, Горбачев подчеркнул необходимость «революционного изменения» в самой партии и формально предложил, чтобы КПСС отказалась от своей монополии на власть. «В обновляющемся обществе, — сказал он, — партия может существовать и выполнять свою авангардную роль только как демократически признанная сила. Это означает, что ее положение должно быть определено конституционными
Тактика сработала. После трех дней ожесточенных споров Центральный Комитет подавляющим большинством голосов одобрил предложения. Они были по–настоящему революционными. Воплощенные в жизнь, эти меры позволяли создать высшую политическую власть, полностью независимую от Коммунистической партии, а самой партии удержаться у власти только в том случае, если она выиграет выборы.
Мне было ясно, почему Горбачев выдвинул эти предложения. Хотя открыто он этого сказать не мог, партийный аппарат сделался главной помехой перестройки — как и предрекал Ельцин. Горбачев был вынужден сдерживать свои реформаторские усилия, дабы избежать снятия недоброжелательным Центральным Комитетом. Начало подлинных выборов и создание Съезда народных депутатов обеспечили ему некоторую защиту, какой не было у Никиты Хрущева, однако не слишком надежную. Центральный Комитет, пожелай он того, мог добиться отстранения Горбачева как главы государства, отозвав его со Съезда, поскольку депутатское место на нем он получил как представитель партии. В качестве президента, избранного на определенный срок, он не был зависим от подобных махинаций. Создание президентской системы побудило бы Горбачева также ослабить Коммунистическую партию, оставаясь ее генеральным секретарем.
Как же тогда Горбачев убедил Политбюро с Центральным Комитетом одобрить меры, пагубные для них?
Во–первых, как я отмечал, он так срежиссировал спектакль, чтобы психологически затруднить всякое выступление против его предложений. Традиция всегдашней поддержки генерального секретаря по–прежнему была в силе, особенно среди «консерваторов», понимавших, что, окажись они в ходе обсуждений на проигравшей стороне, с их карьерами будет покончено. Общая критика текущего положения еще стерпится, но никак не открытое выступление против Горбачевских предложений.
Во–вторых, общественное мнение, особенно в Москве, где проходил пленум, сильно качнулось в сторону поддержки радикальной реформы, что подтвердила огромная, в 200.000 человек, демонстрация 4 февраля, в самый канун пленума. Воспоминания о декабрьском Бухаресте были еще свежи в памяти высокопоставленных аппаратчиков, составлявших Центральный Комитет.
В-третьих, Горбачев шел на компромисс с осторожностью, оставляя партийным «консерваторам» кое–что, особо для них чувствительное: он продолжал вести жесткую линию против «сепаратизма» в республиках и продолжал отстаивать централизованную структуру КПСС. Горбачев не поддержал легализацию фракций в партии. Он продолжал отстаивать «социализм» — хотя и переосмысленный — и отвергал право владеть частной собственностью на землю.
Компромиссы эти в конечном счете калечили перестройку, но Горбачев либо не понимал этого в январе 1990 года, либо считал, что создание президентства и пересмотр Конституции для допущения многопартийной политической системы важнее всего остального. До тех пор, пока он не оградит свое собственное положение от опасности отстранения враждебной кликой в высших эшелонах партии, он не сможет вести наступление на всех фронтах,
————
Литва была еще одной частью незавершенного дела. 25 декабря пленум Центрального Комитета отложил решение о статусе отколовшейся литовской Компартии до поездки Горбачева в январе. Теперь нельзя было откладывать этот вопрос, и повторился обмен мнениями, как и на декабрьском пленуме. Обе стороны держались своих прежних позиций, причем Горбачев продолжал настаивать на унитарной структуре партии, а Бразаускас, лидер раскольников, отказывался пересмотреть выход из Коммунистической партии Советского Союза, за который в декабре прошлого года проголосовал съезд его партии в Вильнюсе.
После перепалки, разгоревшейся по этому вопросу, резолюция, принятая на пленуме, выглядела мягкой. В ней осуждалось большинство литовских коммунистов за выход из Всесоюзной партии и признавалось незначительное меньшинство литовских коммунистов, сохранивших верность Москве, тем самым в их распоряжение передавались обширные партийные владения в Литве. В то же время в резолюции предлагалось отколовшейся части вернуться в КПСС и прислать делегатов на предстоящий партийный съезд в Москву.
«Демократы» перебегают
У меня не было никаких средств определить реальную силу оппозиции переменам в партии, ноя понимал, что сила эта велика. От того–то я и поражался победе Горбачева, обеспечившего формальное согласие на меры, которые могли бы освободить его от балласта партийного консерватизма. Если бы его конечные намерения были такими, какими я их себе представлял, у меня не появилось бы охоты заниматься пересудами по поводу его тактики. Доморощенные реформаторы, однако, были не столь благодушны. Их возмутили Горбачевские компромиссы по внутрипартийной демократии, в которых им виделось предоставление партийным консерваторам преимущества в отборе делегатов на предстоящий съезд партии. И, охотно поддерживая идею президентской системы в принципе, они всячески мешали Горбачеву добиться одобрения, сведя обсуждения к минимуму.
Относившиеся к реформам враждебно лучше знали психологию Горбачева, чем реформаторы. Председатель КГБ Крючков пользовался чувствительностью Горбачева к критике в свой адрес, всячески выпячивая критические высказывания, сделанные во время массовых сборищ «демократами», а то и извращая некритические замечания, которым придавался враждебный смысл. [69] Например, большая демонстрация 4 февраля помогла Горбачеву добиться от Центрального Комитета согласия изменить статью VI и установить президентскую систему, однако он счел ее враждебной, потому что в полученных им докладах особо подчеркивались критические выпады, допущенные немногими участниками, и в ложном свете — как анти Горбачевский — представлялся лозунг Юрия Афанасьева: «Да здравствует мирная Февральская революция 1990 года!» На деле в большей степени демонстрация была про Горбачевской, но подтасованные доклады Крючкова оставляли другое впечатление.
69
Беседа автора с Вадимом Бакатиным 6 октября 1992 г.
Когда те же организаторы собрались провести в Москве в воскресенье 25 февраля еще одну, более многочисленную демонстрации, Горбачев ударился в панику. Возможно, имела значение дата: 25 февраля (по старому стилю) это день, когда в 1917 году свергли царя, а русские любят исторические годовщины. Возможно, сказалась дезинформация о предыдущей демонстрации. Возможно, возымели действие ложные сообщения, которые Крючков пек как блины, в частности, будто организаторы намереваются брать приступом Кремль. Вероятно, все это сыграло свою роль, плюс раздражение, вызванное сомнениями в планах Горбачева ввести президентскую систему.
Как бы то ни было, но вместо того, чтобы разрешить проведение демонстрации и использовать ее как аргумент в пользу реформ, Горбачев попытался воспрепятствовать ей. Пошли слухи о намерениях прибегнуть к насилию, людей предупреждали об опасности, советовали держаться в стороне. Верховный Совет выступил с заявлением, в котором настоятельно указывалось, что разрешаются только санкционированные властями демонстрации в определенных местах. Премьер–министр Рыжков выступил по телевидению, убеждая граждан оставаться дома. Наконец, демонстрантам позволили собраться в Парке Горького, пройти по широкому московскому Садовому кольцу до площади напротив Министерства иностранных дел, однако в город были вызваны войска для усиления милицейских кордонов, закрывавших демонстрантам путь к центру столицы, к Кремлю.