Смерть, как непроверенный слух
Шрифт:
Отец снова вернулся из командировки. Он очень огорчился из-за моей сломанной руки. Поцеловал меня и обещал, что сводит в Илиджу, купаться в бассейне, когда придет время. Знал он, что это меня порадует, потому что именно из-за этого бассейна я разок получил от него по шее.
Перед дневным сном, на кухонной тахте, отец детально рассмотрел макет Титаника. В сомнении покачивал головой, заглядывал внутрь Титаника, и сказал мне:
– Отличная работа, только, кажется, корпус тяжеловат. Смотри, поосторожней с ним! Не знаю, выдержит ли клей. Так и
В день, когда я снял гипс и почувствовал, что моя рука стала невесомой, отец вернулся поздно ночью, в хорошем настроении и верный старой привычке приводить в таком состоянии домой пьяных друзей. Я закрыл глаза и притворился, что сплю. Отец пошел в комнату и разбудил маму:
– Вставай, Сенка, сегодня вечером Насер перешел с русской стороны на американскую!
Мама встала и повела себя так, будто возле нее стоит бочонок белого вина, а не муж. Была она к нему строга. Не принимала во внимание тревогу маленького человека за большую историю. Старалась оставить меня вне магистрального исторического пути:
– Не ори, дурень! Ребенка разбудишь, ему завтра рано в школу!
Его друг с козлиной бородкой сел на табурет, возле моего корабля и зажмуренных глаз, и каждое отцово слово сопровождал вопросом:
– Хорошо, а ты что предлагаешь?
– Ничего ты не понимаешь, - говорил отец.
Мама говорила отцу:
– Неужто везде должна быть эта твоя политика, что, мир без нее пропадет, что ли?
Отец говорил:
– Считаю, что серьезно нарушено равновесие в мире, дай мне выпить.
– Убирайтесь вон оба, разбудите ребенка.
– Что ты предлагаешь?
– спрашивал моего отца человек с козлиной бородкой, и он сказал:
– Предлагаю, раз мы не можем поменять мир, надо поменять кафану [4]
– Пошли вон отсюда!
– шептала мама, которую обидело, что отец сравнил наш дом с кафаной.
Отец поцеловал меня, не зная, что я не сплю, а его приятель постоянно задавал тот же вопрос:
– Что ты предлагаешь, Мурат?
Отец не отвечал, а человек встал со стула и, с трудом удерживая равновесие, заплясал как Чарли Чаплин в фильме «Золотая лихорадка». Из-за его серьезно нарушенного равновесия, его мотало, как на качелях, сначала в одну сторону, потом в другую, и так несколько раз, пока из спальной раздавались приглушенные голоса, там мама с отцом ругались из-за Насеровой измены. Отцовский друг, конечно, в конце концов потерял равновесие и зацепился за мачту Титаника. Я смотрел на это сквозь прищуренные веки и готовился как Муфтич, вратарь клуба «Сараево», прыгнуть к Титанику и предотвратить катастрофу. Корабль закачался, и уже накренился, падая, но он успел с пола схватить его за днище. И, возвращая мой корабль на радио, сказал:
– Не дай Боже случиться второму затоплению Титаника.
Я
– Черт бы драл социалистическое строительство.
Как я в первый раз не увидел Тито.
В тысячу девятьсот шестьдесят третьем году я впервые переcек границу СФРЮ. Мы с Сенкой отправились в долгий путь в Польшу, где жила моя тетка Биба Кустурица. Муж ее, Любомир Райнвайн Бубо, был корреспондентом Танюга в Варшаве, а сама она работала в Международном Рабочем Институте. Для моей тетки это была не только вторая уже заграничная работа, но и второй муж. После развода со Славко Комарицей, генеральным консулом Югославии в Берне, она опять вышла замуж. По этому поводу я спросил отца:
– А что это значит, что тетка Биба перелезла с коня на осла?
Отец любил, когда я брал с него пример и рассуждал логически, и этот новый теткин муж ему тоже не нравился:
– Что-то, малой, многовато ты спрашиваешь для своего возраста!
Не только приятели моего отца пострадали из-за любви к матушке-России. Поскольку в школе я учил русский, многие из учеников, с которыми мы ежедневно занимались вместе, были детьми заключенных на Голом Острове [5].
– Хотел бы я работать на почте, чтобы каждый день бить штемпелем Тито по голове!
– сказал мне по секрету Душко Радович, сидевший в классе передо мной.
Необычную профессию почтового чиновника, который штемпелем гасит марки с изображением Тито, он выбрал не потому, что был плохим учеником. Был он лучшим математиком школы, и все мы списывали у него домашние задания. Врезать Тито штемпелем он хотел за то, что его отец восемь лет отработал на Голом Острове... Рассказывая об этом штемпеле, он стучал кулаком по столу, сначала слегка, а потом все сильней. Похож он был на члена албанского культурно-художественного коллектива, в котором танцоры быстро впадают в транс, когда их начинает нести танец. Тщетно пытался я его утихомирить и предупреждал, что его выгонят из класса.
Я же товарища Тито воспринимал, как дорожный знак на нашей улице; потому что он присутствовал повсюду и везде был равномерно распределен. Отцовский друг инженер-электрик Сулейман Пипич утверждал, что Тито надо воспринимать как судьбу. После шашлыка в саду этого Сулеймана развернулась дискуссия о Тито. Мой отец говорил:
– Да это же обычный австро-венгерский аферист.
Инженер Пипич утверждал:
– Тито это наша судьба.