Смерть Калибана. Повести
Шрифт:
Запах усилился, как и шум, и лай собак, пробиравшихся сквозь дальние подступы зарослей к открытому пространству лощины. Вепрь стоял недвижно, прислушиваясь к доносившимся до него оттуда звукам. Кабанихи, оставшиеся на прежнем месте, по тревожному сигналу вожака легли на землю, окружив кольцом свое потомство. Издав утробный глухой звук, он качнулся вперед, навстречу ненавистной стае, медленно подвигаясь туда, где ему предстояла битва.
Может быть, инстинкт подсказал ему недавний случай, когда его пытались задержать на одном из огородов плетневыми щитами. Тогда он нашел выход, но он был один. Сейчас ему предстояло вывести всё стадо. Вепрь
Он легко набрал скорость, стремительно приближаясь к тому месту, где залегло стадо. Вепрь напрягал все, почти неограниченные возможности данного ему природой великолепного тела, подчиняя его только одной единственной цели – набрать скорость. И когда он неудержимым тараном вонзился в сеть, она лопнула, будто и впрямь была лесной паутиной, а не прочнейшими капроновыми нитями, туго сплетенными в жилы.
По инерции вепрь пролетел весь массив зарослей, круша на своем пути стволы молодых осинок и берез. Но он не останавливался, так как знал, что в проем за ним стремительно помчалось стадо. Через мгновенье он оказался на редколесье и только тогда остановился. Вожак, не обращая внимания на раны, круто развернулся навстречу стаду. Коротким, громыхающим звуком он направил стадо вперед, а сам быстро, насколько это было возможно, устремился назад к проему.
Оказавшись на месте, вепрь принюхался и увидел передовых собак, настороженно рыскающих короткими пробежками. Наткнувшись на место, где залегали кабанихи с поросятами, они коротко взвыли и подстегиваемые легкой добычей, разгоряченные гонкой, наметом устремились к проходу.
Едва первый, самый резвый и молодой кобелек влетел сквозь дыру в сети, в темную гущину подлеска, как несущиеся сзади собаки услыхали полный ужаса предсмертный визг. И тотчас хрипящий, окровавленный пес с распоротой шеей от уха до плеча вылетел назад, словно выброшенный мощной катапультой. Мчавшиеся следом два матерых волкодава споткнулись об его тело. Кувыркаясь через голову, они с разгона врезались в сеть по обе стороны дыры. Если бы их падение не случилось столь неожиданно, то в горячке погони они неминуемо ворвались бы в смертоносное горло проема, где их ждала участь несчастного пса. Вскочив на ноги, оба, видавших виды кобеля, пытаясь сохранить свое достоинство, попятились назад. Остальная, сбившаяся в кучу, свора собак выплеснула в тоскливом вое охвативший их всех мистический ужас.
Собаки, понукаемые подбежавшими людьми, поджимая хвосты, отползали в стороны, не обращая внимания на заходившие по их спинам тугие плети арапников. Их инстинкт охотников, преследователей, был побежден еще более сильным инстинктом, поднявшимся из самых темных глубин их естества, – страха неведомой смерти. Закаленные, хорошо обученные травле зверя, псы могли одолеть любого доступного их взгляду и зубам врага, но только не того чудовища, погубившего уже несколько признанных лидеров в их своре. В памяти этих собак прочно отложился запах лесного чудовища, несущего смерть. И теперь, смотря на агонизирующего молодого
– Ладно, кончай! Их туда теперь ничем не загонишь!
Виктор, высоченный крепкий мужик с досадой махнул рукой.
– Сломались лягаши! А зверюга хорош! Такую сеть уделать как нитку! – Он с недоуменным любопытством приподнял сеть дулом ружья. – Надо же, паршивец! Выбрал место, где сшивка!
Николай, подошедший сзади с остальными мужиками, нехотя процедил:
– Панькина работа… Ему хоть кол на голове теши, – все едино! Предупреждал, спрашивал несколько раз, – как сеть? «Все нормально, все нормально…», язви тя в дробину!
Он сплюнул со злостью и покосился на стоявшего около хрипевшей собаки Панкрата Пыжова. Не в силах сдержаться, заорал на него:
– Да пристрели ты его! Не видишь, мучается!
Панкрат нехотя скинул ружье и, подведя ствол к голове собаки, нажал на курок. Гулкое эхо выстрела прокатилось по лощине и выплеснулось с дальнего ее края в лес. Николай вынул нож. Протянув его Панкрату, сказал:
– На, присыпь ее где-нибудь в ямке, да лесину брось сверху, чтоб лисы не раскопали.
Панкрат, расстроенный вдвойне, – потерей собаки, – предметом особой его гордости, и накладкой с сетью, вскинулся на лесничего:
– Сам закапывай! И так сгниет, командир тоже нашелся! Думаешь, я не знаю, чего сшивка на этом месте очутилась? Тропа у них здеся, и ты нарочно ее сюда приткнул! Что, не так, а?
– Ты это варняканье оставь кому-нибудь другому и отвечай за свою работу! Кто ж его знал, что эту чертову образину угораздит прямиком в сшивку угодить! Разве ж эти сопли, которыми ты сладил конца, выдержат этакую махину? Ты лучше скажи, куда подевал капроновый тросик, который я для этого тебе дал? Небось, на силки схимичил?
Николай сделал паузу и затем со спокойной угрозой закончил:
– Гляди, Панкрат, я тебя много раз предупреждал! Поймаю – штрафом не отделаешься!
– Говори, говори! – заорал в ответ Панкрат, – мозги не закапаешь! Ты с расчетом ее там поставил, и кабанов загнали сюда по твоему плану! Я знаю точно, почему ты это сделал! Мужики, – входя в раж, продолжал орать Панкрат. – Под маркой кабанов он нашу картошечку втихаря копает. Ему в самый раз сподручно – и домик на отшибе, чужой глаз лишний раз не увидит и…
– Да я тебя, полудурок паскудный, самого вместо собаки в землю зарою!
Рассвирепевший Николай, сбросив с плеча ружье, ринулся на хлипкого Панкрата. Если бы не подоспевшие мужики, худо пришлось бы тому под крепкими кулаками лесничего.
– Тихо! – крикнул Виктор на расходившегося родственника – Уймись! Ты, Панкрат, попридержи свой язык. Мелешь, чего сам не знаешь! Не то за это отвечать придется. И ты, Николай, руки укороти, повредишь ему что-нибудь ненароком – себе только жизнь испортишь. Все, мужики, двинули по домам. Николай, пошли…
Он круто повернулся и зашагал к просеке. Некоторое время шли молча.
– Не знаю, кто из вас малохольный! – сердито буркнул чуть погодя Виктор. – Тебе что, некому было отдать сеть сладить окромя Панкрата? Попросил бы любого мужика, хоть Семёна Лунёва. Он мастак по этому делу…
– Не было его, – вздохнул Николай. – Он на ночь на Белые пруды уехал. Его баба сказала. Время-то поджимало, сам знаешь! А тут Панька подвернулся – «давай, да давай…, всё в лучшем виде будет…». Я бы сам, но ловушки ставил, не разорваться же мне!