Смерть королей
Шрифт:
— Подлые ублюдки, эти монахи, — ответил я. Каждую неделю я обязан был поставлять монастырю телегу дров, но эту обязанность я игнорировал. Пусть сами рубят свой лес на дрова. — А кто вообще этот Румвольд? — спросил я Уиллибальда. Ответ-то я знал, но Уиллибальда хотелось, как говорится, протащить сквозь тернии.
— Он был очень набожным ребёнком, господин, — ответил он.
— Ребёнком?
— Младенцем, — вздохнул он, поняв, куда идет разговор, — когда умер — всего трех дней от роду.
— Три
Уиллибальд взмахнул руками.
— Чудеса случаются, господин, — сказал он, — на самом деле. Говорят, маленький Румвольд воздавал хвалу Господу всякий раз, когда прикладывался к груди.
— Так и я себя так же веду, когда до титьки добираюсь, — ответил я, — что же, и я теперь святой?
— Уиллибальда передернуло, и он благоразумно поменял предмет разговора.
— Я привез вам послание от этелинга, — сказал он, подразумевая старшего сына короля Альфреда, Эдварда.
— Так говори.
— Он теперь король Кента, — довольно сказал Уиллибальд.
— Он прислал тебя сюда ради этого?
— Нет, нет. Я подумал, что ты, наверно, не слышал.
— Ну, разумеется, я слышал, — ответил я.
Альфред, король Уэссекса, сделал своего старшего сына королём Кента; это означало, что Эдвард мог властвовать, не причиняя большого вреда, так как Кент, в конце концов, был частью Уэссекса.
— Он уже разрушил Кент?
— Конечно же, нет, — сказал Уиллибальд, — хотя… — он вдруг замолчал.
— Хотя что?
— Да, так, ничего, — беззаботно сказал он и сделал вид, что интересуется овцами. — Сколько у тебя чёрных овец? — спросил он.
— Я бы мог схватить тебя за лодыжки и трясти, пока из тебя не посыпятся новости, — предложил я.
— Дело в том, что Эдвард, — он замялся, затем решил, что лучше рассказать, на тот случай, если я стану трясти его за лодыжки, — просто он хотел жениться на девушке из Кента, а его отец был против. Но это не так уж важно.
Я засмеялся. Значит, молодой Эдвард был не таким уж идеальным наследником.
— Эдвард в бешенстве, не так ли?
— Нет, нет! Просто юношеское увлечение, оно уже в прошлом. Отец простил его.
Я больше ничего не спрашивал, хотя должен был уделить гораздо больше внимания этой маленькой сплетне.
— Так что же такого в сообщении молодого Эдварда? — спросил я. Мы стояли на нижнем лугу моих владений в Букингааме, которые лежали в восточной Мерсии.
На самом деле это была земля Этельфлед, но она предоставила мне ее в аренду, и земли были достаточно обширны, чтобы содержать тридцать воинов, большинство из которых были в церкви в то утро.
— А почему ты не в церкви? — спросил я Уиллибальда, прежде чем он смог ответить на мой первый вопрос, — сегодня праздник, не так ли?
— День Святого Алнота, — сказал он, как будто это было особым
— Пока что нибудь не произойдет, — сказал я резко.
— Да, господин, — сказал он неубедительно, а затем нахмурился в замешательстве, — но что ты делаешь?
— Я смотрю на овец, — сказал я, это и было правдой. Я смотрел на две сотни или больше овец, которые тоже на меня смотрели и жалостливо блеяли.
Уиллибальд снова уставился на стадо.
— Прекрасные животные, — сказал он, как будто знал, о чем говорил.
— Просто баранина и шерсть, — сказал я, — и я выбираю, кто будет жить, а кто умрет. — Было время забоя скота, хмурые дни, когда режут животных. Мы оставляем несколько живых, чтобы развести весной, но большинство из них умирает, потому что не хватает корма, чтобы держать весь мелкий и крупный скот живым в течение зимы.
— Посмотри на их спины, — сказал я Уиллибальду, — иней тает быстрее на шерсти самых здоровых животных. Именно их надо оставлять в живых. — Я снял с него шерстяную шляпу и взъерошил его тронутые сединой волосы. — На тебе нет инея, — сказал я весело, — иначе пришлось бы перерезать тебе горло.
Я указал на овцу со сломанным рогом:
— Хватай вот эту!
— Поймал ее, господин, — ответил пастух. Это был угловатый невысокий мужчина с бородой, скрывавшей пол-лица. Он приказал двум своим собакам оставаться на месте, пробрался вглубь стада, вытащил своим крюком овцу, поволок её к краю поля и отогнал к меньшей отаре на дальнем конце луга.
Одна из собак, косматая, покрытая рубцами псина, хватала овцу за ноги, пока пастух не отогнал собаку. Пастух мог и без меня решить, кому из овец жить, а кто должен умереть. Он выбраковывал овец с детства, но господин, отправляющий своих животных на бойню, должен в знак уважения провести с ними какое-то время.
— Судный день, — сказал Уиллибальд, натягивая шляпу на уши.
— Сколько? — спросил я пастуха.
— Джиггит и мамф, господин, — сказал он.
— Этого достаточно?
— Достаточно, господин.
— Тогда остальных забей, — сказал я.
— Джиггит и мамф? — спросил Уиллибальд, все еще дрожа.
— Двадцать и пять, — сказал я. — Ян, тан, тезер, мезер, мамф. Так считают пастухи овец. Я не знаю почему. Мир полон тайн. Мне говорили, что некоторые народы верят, что трехдневный младенец считается святым.
— Не гневите Бога, господин, — сказал отец Уиллибальд, пытаясь быть строгим.
— Господь со мной, — сказал я, — чего же хочет молодой Эдвард?
— О, это самое удивительное, — с готовностью начал Уиллибальд, но осёкся после того, как я поднял руку.