Смерть машиниста
Шрифт:
Так могло продолжаться до бесконечности.
— Распишитесь, Губкин. Вот здесь: «С моих слов записано верно»… И свободны.
— Разрешите идти? — спросил Губкин.
— Да, пожалуйста.
В это время в соседнем помещении, в цехе депо, шла съемка. За камерой хлопотали телевизионщики, и среди них Марина, а перед объективом стоял, волнуясь, то и дело поправляя галстук, Павел Сергеевич Голованов.
Он говорил:
— Фамилия моя Голованов. Я начальник депо, где работал Евгений. Вся жизнь у меня связана с двумя Тимониными, Михаилом и Евгением, отцом и сыном. Начинал я помощником машиниста у отца, потом сын был помощником у меня. Я его сам в депо привел, посадил на локомотив. У меня они двое как бы сливаются в одного человека, вот можете поверить. Как будто один человек. И он уже раз погибал под бомбежкой, прямо на моих глазах. Вынесли его раненого, спасли, я сам кровь давал. Л потом хоронил через десять лет.
Марина скомандовала:
— Стоп! Спасибо! Давайте камеру на общий план.
Эту сцену наблюдал, стоя в стороне, Ермаков. Лицо его, поза — все выражало спокойное терпение. Теперь, когда Голованов, освободившись, отошел от камеры, он двинулся ему навстречу.
— Павел Сергеевич, на минутку.
— Вы здесь? — удивился Голованов — Ну что еще? Губкина вам нашли?
— Нашли. У меня теперь разговор с вами.
— Ох, и надоел ты мне! «Разговор»! — пошутил добродушно Голованов. — Ну пошли, раз такое дело. «Разговор»… Закурить есть? Ах, ты некурящий.
В кабинете, куда он вошел вслед за Головановым, Ермаков сказал:
— Да нет уж, садитесь вы на свое место. — И сам присел перед массивным столом. — Вот, пожалуйста, ознакомьтесь…
— Что это?
— Заключение экспертизы. Компрессорная трубка имела изъян, вследствие чего происходила утечка воздуха… В результате неэффективно сработала система экстренного торможения.
Голованов, нацепив очки, взял бумаги, бегло просмотрел. И вдруг рассмеялся:
— Стоило здесь две недели колупаться, чтобы найти дырявую трубку! Ну, дальше.
— Дальше, Павел Сергеевич, у меня к вам три вопроса. Вы спешите? — спросил Ермаков, перехватив взгляд начальника, брошенный на часы. — Вопрос первый. Вот акт о выпуске электровоза на линию. Он подписан вами. Это ваша подпись?
— Моя.
— Вы подписали акт вместо механика. Почему? Это первый вопрос. Вопрос второй…
— Погоди, не спеши. Давай на первый, — мирно отвечал Голованов. — Не было в этот момент механика.
— А где ж он был, ваш механик?
— Отсутствовал.
— Конкретно?
— Конкретно — отпустил я его. Сам он себя отпустил. Бывают в жизни людей бытовые обстоятельства. Ну, предположим, свадьба сестры накануне. Пришел с тяжелой головой. Что с ним делать?
— Ясно. Не повезло вам, — сказал Ермаков. — Знали вы, что подписывали?
— Это что, второй вопрос?
— Второй. Знали вы, что выпускаете на линию неисправный локомотив?
— Да ты что? Почему это неисправный?
— Потому что у него не действовала по положенным нормам система экстренного торможения.
— Откуда это видно?
— Вот отсюда видно. Из заключения экспертизы.
— Чепуха это заключение, — невозмутимо отвечал Голованов. — Мало ли что можно найти в машине после того, как она разобьется?
— Есть еще расшифровка скоростемерной ленты.
— Ну и что? Знаешь ты, кто там как тормозил? Кто это теперь может установить?..
— В таком случае — третий вопрос, — продолжал, помолчав, Ермаков. — Все это время, пока я. здесь, кто-то мешал мне работать. Чья-то рука останавливала свидетелей, чей-то голос шептал этому парню, Губкину, чтобы он не давал правдивых показаний. Ведь это были вы, Павел Сергеевич, ваш голос. Объясните мне, зачем вы это делали, чего вы боялись? Берегли честь вашего депо, чтоб, не дай бог, не легла на него тень? Или все-таки себя берегли? По той причине, что там ваша подпись и, стало быть, ваша ответственность.
Голованов лишь усмехнулся. Он смотрел на Ермакова, словно раздумывал, говорить или нет, в конце концов произнес совсем по-свойски:
— Вот слушай, чтоб ты не мучился… Ну, выпустил я, выпустил эту машину. Подписал, не глядя. У меня три поезда дополнительных как снег на голову. «Поезда дружбы», слыхал, может быть? Летний сезон, знаешь ты, что это такое? Когда график летит по всей дороге. Когда скорый останавливается, а ты хоть сам впрягайся вместо локомотива. Есть инструкция, правильно. Но если ты не с луны вчера свалился, то прекрасно знаешь, что на инструкции далеко не уедешь. Если я начну по инструкции, у меня работа остановится. Все остановится, если по инструкции!.. Это есть такие начальники — как подпись поставить, так у него, бедного, рука дрожит. Попадались тебе такие? Это же будет не жизнь — правильно? — а что-то другое. — Он перевел дух и посмотрел на Ермакова. — Не знаю, объяснил я тебе или нет…
— Объяснили вполне.
— Парня жалко, вот что, Женьку Тимонина, — горько сказал Голованов. — Это ж надо такое совпадение. Я иногда, веришь — нет, проснусь среди ночи, думаю, а может, это все приснилось… Да не знал же я, ей-богу, про эти тормоза! Откуда там эта дырка, не было же ее, не могло быть! Не поверю я никакой твоей экспертизе!..
— А Губкину?
— Что Губкину?
— Губкину поверите или нет?
— А я не знаю, что он там показывает, твой Губкин, — вдруг ледяным голосом произнес Голованов.
— Неправду он показывает, вот что, — сказал Ермаков. — Под вашим давлением. Такая прискорбная картина. Надо бы мне вас — под стражу, Павел Сергеевич, вот что.
— Ну, давай.
— Да нет, к сожалению, таких прав у меня. Закон не позволяет.
— Мягкий закон.
— Мягкий, — согласился Ермаков. — Но под суд я вас все-таки отдам. А пока что, Павел Сергеевич, придется отстранить вас от должности. Это мое право. Вот вам постановление, пожалуйста. Распишитесь.
— Что это? — вдруг дрогнул Голованов.
— Постановление, — повторил Ермаков. — Об отстранении вас от должности до окончания следствия.
Голованов взял бумагу, повертел в руках. Потом снова поднял глаза на Ермакова.
— Вот ручка, пожалуйста. Что же вы, Павел Сергеевич? Смелее! Вашу подпись!
Он сидел в ожидании на перроне. Донесся голос вокзального диктора, встречающие двинулись нетерпеливо к краю платформы — приближался поезд.
Кто-то сел рядом на скамейку. И сквозь голос диктора Ермаков услышал другой, знакомый: