Смерть машиниста
Шрифт:
Все трое, сидевшие по ту сторону стола, молчали. Они пока не знали, как реагировать. Ермаков повернулся и неспешно пошел к двери. И, уже взявшись за ручку, напомнил:
— Насчет гостиницы! Не забудьте, пожалуйста!
Своего бывшего соседа он нашел в отдельном номере. В подтяжках и приспущенном галстуке Малинин поднялся из-за стола.
— Пожалуйста, проходи.
— Как видишь, я еще здесь.
— Да-да.
— Неплохо устроился. И холодильник.
— Можешь выпить минеральной.
— С удовольствием.
Ермаков выпил. Достал из кармана газету, спросил:
— Твоя?
— Моя.
— Что ж ты молчал? Из скромности?
— Да, я скромный.
— Сейчас почитаем.
Он сел в кресло и, развернув газету, начал читать. Потом снова поднял голову:
— И сколько же за такую платят, интересно? Рублей сорок-пятьдесят?
— Да, примерно. Еще минеральной?
Ермаков не ответил, все сидел в кресле, нога на ногу, разглядывая Малинина.
— Я вот не понимаю психологии людей, которые пишут не то, что думают, — проговорил он наконец.
— Вот как.
— Да. Или то, о чем им недосуг подумать. Ну, если б, допустим, тебе угрожала голодная смерть. Или был бы ты стариком каким-нибудь несчастным, перестрадавшим, пуганным-перепуганным… А то вон в цветущем возрасте, здоровый, обеспеченный… И неглупый.
— А тебе не приходит в голову, — отозвался Малинин, — что такие статьи пишутся из принципиальных соображений? Или из принципиальных соображений работают только следователи? Так вот, дорогой мой! Я не пишу судебных очерков. И не занимаюсь разоблачениями…
Он помолчал. Отошел к окну, вернулся.
— И этой статьей я горжусь, если хочешь знать. Я написал ее по велению совести, прошу прощения за громкие слова. И я бы, может, еще подумал, писать ее или нет, я ленивый человек, и это не моя тема. Но я встретил тебя… Одни великий писатель хорошо сказал, что прокуроров у нас достаточно, а вот защитников!.. Да если просто старуха мать получит хорошую пенсию за героя-сына, а вдове дадут хорошую квартиру, ради одного этого стоит писать такие статьи! Вот я тебе все объяснил…
И Малинин сам налил Ермакову еще минеральной.
Он стоял возле кресла, глядя на бывшего соседа сверху. И тот поднялся навстречу, они оказались лицом к лицу.
— Вот такие, как ты, и есть главное зло! — тихо проговорил Ермаков. — Вы своими баснями морочите людям голову, создаете превратную картину жизни. Отучаете работать, уважать законы…
— А ты что же, всерьез считаешь, что жизнь изменится к лучшему, если действовать такими сильными средствами? — усмехнулся Малинин.
— Да, — отвечал Ермаков. — Да! И сильными в том числе.
Он хотел еще что-то сказать, но передумал или не нашел слов. Они с Малининым все Стояли лицом к лицу, и было мгновение, когда казалось — они кинутся друг на друга. И тут Ермаков сделал шаг назад. И еще шаг.
— Ну-ну, спокойно, — сказал он. — Спокойно! — Погрозил пальцем самому себе и пошел к двери.
— Я тебя оторвал от работы?
— Ничего.
— Как дома-то?
— Что? Дома как? Нормально.
— Когда в рейс?
— Сегодня в ночь.
— Вот здесь, пожалуйста, распишись.
— Где?
— Вот, вверху. Ты даешь подписку об ответственности за дачу ложных показаний. Статья сто восемьдесят первая.
Ермаков протянул бланк. Губкин расписался.
Они сидели в кабинете начальника депо.
Ермаков спросил официальным тоном:
— Что можете сообщить следствию о происшествии на шестьдесят третьем километре Кашинского пути?
— Мы увидели платформы, — отвечал Губкин. — Тимонии мне крикнул: «Прыгай». Применил экстренное торможение. Я прыгнул.
— Экстренное торможение сработало?
— Сработало.
— Минуточку. Я спрашиваю… Слушайте внимательно мой вопрос, Губкин. Экстренное торможение сработало?
— Сработало.
Он был абсолютно спокоен. Сидел напротив, смотрел на Ермакова. Смотрел и ждал — весь внимание.
— Результаты расшифровки скоростемерной ленты, однако, ясно указывают па недостаточное падение скорости при экстренном торможении, примененном машинистом Тимониным… Чем вы можете это объяснить?
Губкин лишь пожал плечами.
— Не допускаете ли вы, что недостаточная эффективность торможения могла быть вызвана какой-либо неисправностью? Например, утечкой воздуха в компрессоре?
— Не допускаю, — сказал Губкин.
— Что с тобой, Губкин?
— Ничего.
— Что ты мне тут поешь? Ты же мне на скамейке другое говорил!
— На какой скамейке? А, на скамейке! Так это я тогда чего-то пел. Пьяный был.
— Послушай, может, тебя кто припугнул?
— Меня? Кто? Кто припугнул?
Что-то мелькнуло в глазах Губкина, какое-то новое выражение. Тут «кузнечик», пожалуй, выдал себя, приоткрылся на мгновение.
Пришлось начинать все сначала.
— Как втолковать тебе, чудак человек! Ты ж вроде парень неглупый, раскинь мозгами. Или тебе нравится, когда в тебя кам-нями? Ты же проявил мужество, на ходу пытался устранить неисправность.
— Я не проявлял, — заявил Губкин.
— Ты трусливо спрыгнул?
— Трусливо спрыгнул.
— Свидетель Губкин, помните, вы предупреждены об ответственности за дачу ложных показаний!
— Это вы меня склоняете к даче ложных. Я как есть говорю.
Все было ясно, Ермаков мог смело закругляться. Но он еще спрашивал но инерции:
— Скажите, Губкин, вы с Тимониным знали, что выехали из депо на неисправном электровозе?
— Мы выехали на исправном.
— Повторяю вопрос… Вы знали, что выехали на неисправном электровозе?