Смерть на Невском проспекте
Шрифт:
Леди Люси печально взглянула на мужа.
— Он политик, Фрэнсис, член парламента от какого-то округа в Сассексе, я полагаю.
— И зовут его?
— Эдмунд Фицрой.
— По глазам вижу, ты что-то недоговариваешь, Люси.
— Он служил в армии — по-моему, в придворной кавалерии. Теперь служит в министерстве, кажется, заместителем министра, — и еще до того, как она успела закончить, Пауэрскорт понял, о каком министерстве речь, — в Форин-офисе.
— Вот как? Ну, не расстраивайся, Люси. Отправим и этого восвояси.
Эдмунд
— Можно было надеяться, не так ли, — делился потом Пауэрскорт с леди Люси и Джонни Фицджеральдом, — что даже политик постарается проявить вежливость к человеку, к которому — заметьте, незваным! — явился с визитом. В его, этого человека, собственный дом. Но нет! Ничего подобного! Фицрой был груб и нагл с начала и до конца, причем с каждой минутой становился все грубее и наглее.
Вступительная реплика гостя была такова:
— Я слышал от сэра Джереми о том, как бесчестно вы отнеслись к этому русскому делу, Пауэрскорт, и должен сказать, что, на мой взгляд, вам должно быть стыдно.
— В самом деле? — глядя в окно, чтобы не сталкиваться с ним взглядом, отозвался Пауэрскорт.
— Это сущий позор, Пауэрскорт, — продолжил Фицрой, — отказаться служить своей стране, когда она вас об этом просит. Вспомните-ка присягу, которую вы приняли, вступая на службу Ее Величеству! А теперь, похоже, вы думаете, что та присяга ничего, решительно ничего не значит! Я тоже в свое время произнес ее и считаю себя связанным ею сегодня точно так же, как и двенадцать лет назад. Вы же, похоже, решили, что патриотизм — это нечто, что можно снимать и надевать по надобности, как плащ в дождливый день. Пусть другие тянут служебную лямку, в то время как вы холите свою совесть — или же это стремление избежать неудобств? — в неге и комфорте своей гостиной!
— Я думаю, вы обнаружите, — намеренно поучающее произнес Пауэрскорт, — если, конечно, возьмете на себя труд навести справки, — не обессудьте, если это звучит высокомерно, — что мое служение стране значительно весомей вашего, каковое, насколько мне известно, состояло в редкостном мужестве, выказанном на параде в Олдершоте, и храбрости, проявленной под огнем при командовании дворцовым салютом в Виндзорском замке. — Эти сведения были получены от леди Люси в тот момент, когда Фицрой уже звонил в дверь.
— Суть совсем не в этом, Пауэрскорт, и вы это прекрасно знаете. — Фицрой, тертый калач, поучаствовал в стольких встречах на высшем уровне, что сбить его с толку не удалось даже таким откровенно прямым ударом. — Я по-прежнему готов служить отечеству. Вы — нет.
— Я служил отечеству в течение многих лет и в самых неординарных обстоятельствах. Мы пока, благодарение
— Вы потеряли хватку, Пауэрскорт, и сами знаете это. Иначе с какой стати, черт побери, было уходить из профессии? Неужто достаточно одной пули в грудь, чтобы поставить на всем крест? Вы что, просто сбежали?
— Таково было мое решение, и вас, Фицрой, это никак не касается. — Пауэрскорт изо всех сил старался держать себя в руках, со всей очевидностью понимая, какую тактику пустил в ход Фицрой, дразня и подзуживая его упреками в трусости и малодушии, чтобы он, распаляясь, проглотил наживку и в доказательство своей храбрости согласился взяться за русскую миссию.
— Но почему, почему? В течение нескольких лет, считаясь одним из лучших сыщиков Великобритании, вы вдруг позорно сдаетесь! Почему?! Что, заставила Люси?
— Это было мое собственное решение, и у меня нет ни малейшего желания вам его разъяснять.
Что-то в лице Пауэрскорта, когда он упомянул Люси, подтвердило Фицроя в предположении, что без жены тут не обошлось. Но у него была заготовлена еще одна линия нападения.
— Есть еще одно важное обстоятельство, Пауэрскорт, и это семья. Не ваши ирландские родственники, а семья вашей жены, Гамильтоны. Мужчины в этой семье веками шли в армию. Они военная косточка, и лояльность у них в крови. Вряд ли им понравится, услышь они, что человек, вошедший в их клан, позорно подвел нацию.
— Вы собираетесь вручить мне четыре пера [6] лично или сэр Джереми сделает это за вас, устроив специальную церемонию в министерстве? — осведомился Пауэрскорт, более всего на свете желая отделаться от непостижимо неприятного гостя.
— Семья этого не забудет, Пауэрскорт. Такое с рук не сходит, это я точно вам говорю.
— Отлично, — сказал Пауэрскорт, тремя стремительными шагами преодолел расстояние до сонетки и дернул ее, вызвал дворецкого. — Я достаточно долго терпел эту дискуссию. Рис покажет вам выход. Ваше поведение в этом доме недостойно даже презрения. Сущий позор доброму имени офицера и джентльмена. Не вздумайте явиться сюда снова. Вас не впустят. А теперь соблаговолите убраться на помойку, где вам самое место. Прощайте.
6
Символ трусости.
На этом Пауэрскорт покинул свою гостиную и отправился на второй этаж, в комнату близнецов, привести нервы в порядок.
— Нет, но каков негодяй! — позже сказал он леди Люси. — Он, ни много ни мало, обвинил меня в трусости! Вот что я тебе скажу, Люси. В этот дом он больше не войдет. И сделай любезность, сообщи своим родственникам, что, если его пригласят в гости, по какому угодно поводу — будь то свадьба, похороны, крестины, смерть первенца или ритуальное убийство, — нас с тобой там не будет.