Смерть на перекрестке
Шрифт:
Впрочем, когда Кадзэ приказал принести ему медное зеркало, банщица повиновалась без звука, и он принялся мрачно изучать ущерб, нанесенный своей физиономии. В общем, ничего страшного. Кое-где припухлости, кое-где — синяки, но сразу видно — работа жалких любителей. Вот ничтожества, избить человека — и то не умеют! Случалось ему бывать в настоящих драках, получать такие удары, что потом неделю шевельнуться невозможно было, — однако и из таких переделок он неизменно выходил победителем.
Кимоно, что подала ему банщица, было густого, прекрасного синего цвета [11] , а спину его украшало белоснежное изображение
11
В феодальной Японии ярко-синий считался традиционным цветом воинов.
Одежду самого Кадзэ, простую, неброскую, однако удобную, унесли, чтоб вычистить. Тоже нелегкое дело — сначала распороть все швы, потом по отдельности выстирать каждую деталь кимоно и хакама в речке, потом накрахмалить, натянув на специальные рамки, а уж после высушить и сшить все заново. И новую подкладку станут делать точно по выкройкам, снятым со старой, — чтоб не морщила при носке.
После бани его снова покормили, но на сей раз легко — только супом мисо, вареным рисом да соленьями. И уж только потом препроводили наконец пред ясные очи светлейшего Манасэ. Идя за девчонкой-служанкой, Кадзэ поглядывал по сторонам и в итоге пришел к выводу, что хороший ремонт замку очень бы не помешал. Несколько черепиц держались на кровле, как говорится, на честном слове — вот-вот свалятся. Да и среди седзи крытых галерей хватало дырявых, кое-как заплатанных листками грубой бумаги. Нет, видно, сколь ни роскошны старинные одежды князя Манасэ, сколь ни прекрасны неописуемые костюмы, в которых он представляет пьесы но, а провинцию, коей он правит, процветающей не назовешь.
Служаночка провела Кадзэ в комнату на восемь татами, служившую князю Манасэ кабинетом. Там было темно. Кадзэ с удивлением заметил на окнах не бумажные седзи, а тяжелые деревянные ставни. Ставни были задвинуты неплотно, сквозь узкие щели пробивались тонкие полоски света. Похоже, нравилось Манасэ жить в постоянном полумраке. Сидел он на высокой подушке «дзабутон», а на полу перед ним лежал, разложенный, длинный бумажный свиток. Кадзэ сразу же понял — свиток тот очень древний, да и написан он не иероглифами, а хираганой — изящной слоговой скорописью, которой в старые времена так любили пользоваться знатные дамы.
Кадзэ опустился на татами — против Манасэ, но на почтительном расстоянии.
Не поднимая головы, князь негромко спросил:
— Случалось вам читать «Повесть о Гэндзи»?
— Случалось. Но много лет прошло с тех пор.
— И что скажете о прочитанном?
— Госпожа Мурасаки была гениальна.
Манасэ взглянул удивленно. Рассмеялся — словно колокольчик прозвенел. И прикрыл рот рукой, точь-в-точь — юная дева. Надо же, подумал Кадзэ, а Манасэ и зубы чернит, как придворные кавалеры императорского двора или замужние женщины. Его, самурая, современного человека, изумлял и почти шокировал этот загадочный провинциальный князь, поддерживающий в глуши моды, манеры и стиль древнего Киото. Что-то в этом неуместное было, неестественность так и била по глазам.
— Женщина?! Гениальная женщина?! — Манасэ выдал еще один звенящий смешок. — Полагаю, мне ни разу еще не доводилось слышать, чтоб кто-нибудь называл женщину гениальной!
Кадзэ наблюдал. Присматривался. Изысканно красивое лицо Манасэ покрывал тончайший слой рисовой пудры. Настоящие брови сбриты, высоко на лбу нарисованы черной тушью квадратики фальшивых [12] . М-да…
— Я сужу о госпоже Мурасаки по ее творениям, а не по признакам пола. Сколь мне известно, шестьсот лет прошло, а ни один мужчина так и не написал книги о жизни человеческой, столь же увлекательной и полной страстей.
12
Макияж, который носит князь Манасэ, в любимую им эпоху Хэйан полагался и мужчинам, и женщинам, состоящим при дворе, однако во времена, в которые происходит действие романа, им пользовались уже только женщины высших сословий.
Манасэ кивнул:
— Если взглянуть с этой стороны, вы, пожалуй, правы. Я постарался найти и прочитать все, что написано было о придворной жизни той эпохи, и, знаете, как-то снова и снова возвращаюсь к «Повести о Гэндзи». Несомненно, если и могла существовать гениальная женщина, то это, конечно, госпожа Мурасаки. Странно только, что подобное определение даете ей именно вы.
Кадзэ промолчал.
Манасэ свернул свиток и сменил тему:
— Вы, очевидно, еще и большой поклонник театра но?
— Был некогда, в молодости. Однако и не сказать сразу, сколько лет прошло с тех пор, как мне в последний раз удалось посмотреть какую-нибудь пьесу но. Именно поэтому я испытал столь невыразимое удовольствие, наблюдая давеча за вами.
— Как же удалось вам столь легко догадаться, что тем актером был я?
— Исполнителю пьес но надлежит двигаться плавно и грациозно. Походка у него особенная, ни с кем не спутаешь. Пока вы изволили репетировать танец из «Додзедзи», я довольно долго за вами наблюдал. Вы вошли в зал суда — и что же? Я увидел ту же самую походку!
Манасэ снова зазвенел смехом:
— Узнавать человека по походке? Весьма полезное, должно быть, умение!
— На поле боя — несомненно, и даже очень. Видишь кого-то издали — и сразу же понимаешь, кто он таков.
— Но однако, разве не проще понять это, всего лишь взглянув на герб у него на шлеме?
— Увы, не всегда. Человек может надеть и чужой шлем. И герб на нем далеко не всегда соответствует имени воина, носящего этот шлем. На войне это и вовсе обычная уловка — кто-нибудь из воинов надевает шлем военачальника, дабы обмануть и запутать врага.
— Возможно. Но генерала Иваки Садатаку мне, представьте себе, удалось распознать именно по гербу на шлеме. Согласитесь, я был бы круглым идиотом, если бы, убив не того человека, преспокойно поднес его голову благородному господину Токугаве!
Трудновато было Кадзэ представить себе этого разряженного красавчика убивающим прославленного генерала Иваки, но факты — вещь упрямая. Коли сидят ныне они в этом замке, значит, так оно и было. Наградили же за что-то Манасэ провинцией?!
— И кто ж, по-вашему, удивился бы сильнее, случись все же такое? — не удержался Кадзэ. — Господин Токугава или человек, потерявший голову лишь потому, что надел на нее чужой шлем?