Смерть на перекрестке

Фурутани Дэйл

— Ой, да что вы! — внезапно хихикнул Хачиро. — Да сроду бы светлейший Манасэ на такое не пошел!

Столь неожиданное веселье подивило Кадзэ.

— Отчего это? — спросил он изумленно.

— Да светлейший Манасэ со старшим братцем нашим, Куэмоном, в любви да дружбе жил. Куэмон ему деньги одалживал. Манасэ-сама, как ему денежки понадобятся, вечно к нему обращался!

Кадзэ замер. Отложил статуэтку.

— Нет, ты, верно, спутал. И откуда тебе знать?

— Кому ж, как не мне! Да я сам те деньги в замок князя Манасэ и относил. Я ж вам говорил, господин. Такое

мое дело в банде было: по поручениям бегать, приказы старшего братца передавать, людей, которых обобрали, да не убили, на дорогу к замку выводить… ну, и светлейшему Манасэ денежки таскать. — Парнишка бросил на Кадзэ неуверенный взгляд: — Ох и разозлится ж на вас светлейший, когда прознает, что это вы Куэмона… того…

— Возможно, и разозлится. Но с гневом Манасэ я как-нибудь разберусь сам. А ты пока что разбирайся с собственными делами. Могилы следует выкопать до темноты. Изволь-ка поторопиться!

Глава 18

Верит петух: солнце Встает, чтоб мог он запеть. Мы ж верим желаньям своим…

– Я нарисую вам карту — как пройти к бандитскому лагерю. Возможно, судья со своими людьми захотят отправиться туда, проверить, не хранятся ли там похищенные ценности, и вернуть найденное законным владельцам?

Кадзэ сидел на изрядно потрепанной веранде, примыкавшей к кабинету князя Манасэ. Сам светлейший, расположившись напротив в изящной позе, упражнялся в каллиграфии. Манасэ был в очередной раз пышно разряжен в яркие многослойные старинные одеяния. Дорогая кисть замерла над свитком тончайшей белоснежной бумаги. Рядом стояла чудесная яшмовая тушечница, на крышке которой красовалось вырезанное изображение — прыгающие в траве кузнечики. Углубление тушечницы наполняла тушь высшего качества, свежерастертая, смешанная с чистейшей родниковой водой.

Покосившись на бумагу, Кадзэ мельком оглядел результаты трудов Манасэ. Да, уверенно, даже красиво… но до чего же бездушно и механистично! Для настоящих же мастеров каллиграфии техника важна лишь до определенного уровня. Потом нужда в ней отпадает, ибо каллиграф соединяется дугой со своим искусством. Именно тогда в работах его начинают отражаться и чувства, и черты характера писавшего. В общем, примерно то же, чему обучали Кадзэ, только вместо меча — кисть.

Продолжая изучать бездушно-изысканные иероглифы Манасэ, Кадзэ внезапно понял: да ведь он стал обучаться всему, что умеет, уже взрослым! И похоже, до многого дошел самоучкой! Ох, не растили Манасэ в среде высшей аристократии, которую он столь страстно обожает. Театр но — да, тут он царь и бог, талант несравненный. А прочие изящные искусства явно осваивались много позже.

— А бандиты, дорогой мой? Придут ли они в восторг, когда судья с горсткой своих болванов вломится в их лагерь?

— Половина бандитов мертва. Прочие в страхе бежали.

— Половина… мертва?

— Чтоб быть точным, убиты пятеро. Остальные уже далеко отсюда.

— Кто же вам помогал?

— Никто!

Манасэ рассмеялся — но на сей раз его звонкий, насмешливо-кокетливый смешок прозвучал несколько неестественно:

— А что же с Куэмоном, предводителем разбойников?

— Тоже мертв.

Манасэ аккуратно отложил кисть и спокойно, невозмутимо посмотрел на Кадзэ. Огромные темно-карие глаза сияли, как два темных солнца на белизне красивого лица, покрытого тонким слоем пудры. Наконец князь улыбнулся и воскликнул:

— Изумительно!

А потом Манасэ удивил самурая до невозможности. Чуть изменив позу, чтобы сидеть со своим гостем точно лицом к лицу, он медленно и грациозно склонился перед Кадзэ в поклоне.

— Благодарю вас, мой милый господин самурай! — пропел Манасэ. — Какой прекрасный день для нашей маленькой провинции! Эти дерзкие бандиты стали настоящим кошмаром здешних мест, от них было столько неприятностей…

— Полностью разделяю ваше мнение. Но теперь-то в провинции воцарятся мир и покой!

Манасэ встал и проструился к двери. Раздвинул створки. Огляделся. Крикнул пробегавшей мимо по каким-то делам юной служаночке:

— Девочка! Немедленно беги и позови господина судью. И люди его пусть тоже придут. Поспеши!

Вновь опустившись на подушки против Кадзэ, князь продолжал столь же светским тоном:

— Стало быть, все бандиты убиты?

— Позвольте вам напомнить: не все, а только пятеро. Прочие бежали.

— А их лагерь?

— Если вы соблаговолите одолжить мне вашу чудесную кисть и дадите листок бумаги, я нарисую карту, следуя которой, можно будет без труда добраться до лагеря.

Манасэ пододвинул Кадзэ свою кисть и тушечницу и протянул ему свиток чистой бумаги. Кадзэ взял кисть и чуть помедлил.

— Что-нибудь не так, дорогой мой?

— Уж слишком хороша эта бумага, князь. Стыд и срам расходовать ее, рисуя грубую карту!

Манасэ небрежно отмахнулся — словно пыль невидимую стряхнул со столика:

— Ах, какая чушь! Прошу вас, используйте эту бумагу, не беспокойтесь.

Ну, вольному воля. Пожав плечами, Кадзэ быстро набросал на бумаге карту пути к бандитскому лагерю. Едва он закончил, дверные створки вновь скользнули в стороны. На пороге возник пыхтящий, отдувающийся толстяк судья.

Манасэ взял карту со столика, мельком взглянул на нее и, не озабочиваясь приветствиями, повелительным жестом протянул бумагу судье.

— Вот, извольте! — бросил он кратко.

Судья изумленно захлопал глазами. Потом уставился на карту так, словно сроду ничего подобного не видывал.

— Это — карта пути к бандитскому лагерю, — снизошел до разъяснений князь. — Господин ронин за несколько дней сумел совершить то, что вы не смогли и за два года. Он убил многих бандитов, а прочих обратил в бегство. И заметьте, все сам, в одиночку! Право, поразительно, — и наводит меня на любопытнейший вопрос: а вы-то, любезный, чем занимались все эти годы у меня на службе — кроме как получали недурное жалованье?

Трясущимися руками судья протянул карту назад князю. Но Манасэ листа не взял. Голос его стал хлестким, как удар кнута: