СМЕРТЬ НАС ОБОЙДЕТ
Шрифт:
Седьмой день они скрывались в лесу. Погода их баловала. Не прикрывалось дождевыми тучами солнце, потому споро шагалось по жухлому разнотравью, легко дышалось сухим ядреным воздухом. Но тревога их не покидала. Давила неопределенность положения, глухая тишина, чужой край, непривычно глубокое выцветшее небо. Пискнет птица, хрюкнет еж, прошелестит опавшей листвой мышь-полевка — вздрагивают, как от выстрела. Костя мгновенно хватался за автомат и круто поворачивался на незнакомый звук.
— Пужаная ворона куста боится, а ты чё? — укоризненно проговорил Сергей, когда на неохватистой ольхе застрекотала сорока, а Лисовский, повернувшись, оступился в вымоину.
Он стоял у зарослей шиповника. Набрал горсть крупных красных ягод и, стараясь не засадить в кожу острых колючек, разламывал, ногтем откидывал ворсистые семена и жевал кисло-сладкую сочную кожурку.
— Ешь, — предложил Костя. — Для здоровья полезно и аппетит отбивает.
— По горло сыт, оскомину уже набил, — раздраженно отозвался тот и устало опустился на траву, оберегая подвешенную на повязке раненую руку. — Болото из меня последние силы вытянуло. И черт нас в него понес!
— Ты задним умом крепок, — поморщился Груздев. — К своим, никак не выберемся, а ты — черт... То болото, то овраги, то фрицев невпроворот. Кружим, кружим, как волчки, без передыху, и все на одном месте.
На голенищах, брюках, полах кожанок засохла зеленая болотная слизь. Подошвы отвалились, держатся на веревочках, пальцы ног высунулись. Сюда бы кирзачи, аль таежные ичиги, а не форсистые фрицевские сапоги... В болото по дурости влезли. Хотели скорехонька перебраться через гнилую топь, что дорогу на восток перегородила, да не тут-то было. Попался отвратительный зыбун с высокими обманчивыми кочками, осклизлыми бочагами, протоками, затянутыми студенистой ржавью, со множеством коварных глазников, прикрытых прелою осокой. Сергей вырезал длинные палки, но и они вязли в гнили, а рядом бурными фонтанами вырывался вонючий газ из глубины. Костя оступился, так еле выкарабкался, не за что было ухватиться: все хлюпает, колышется, никакой опоры. Еле выбрались и дали зарок без крайней нужды в болота больше не соваться.
- Сережа, у меня ноги совсем сомлели, — через силу признался
Лисовский, — совершенно обессилел. Мяса бы кусок...
— Мяса?! С нашим оружием только на фрицев охотиться, а не на дичь.,. Потерпи маненько, авось, чё под руку подвернется.
Отодвинул ногой папоротничий лист и увидел белый гриб, плотный, крепкий. Нагнулся, а над головой сердитое цоканье раздалось. Глянул — примостилась на ветке белка и пушистым рыжим хвостом кренделя выписывает. Сергей улыбнулся, поняв зверющкину обиду. Облюбовала гриб, а люди помешали его сорвать и повесить сушить.
— Беги, баламутка, — ласково посоветовал он, — а то и сама на жаренину угодишь... Двинули, Костя. Под лежачий камень и вода не подтекает...
Еле плетутся они и от усталости и безразличия не замечают красот осеннего леса — зеленого, опалового, оранжевого, фиолетового. Сеть-паутинка провисла от капельки росы, зонтики купырей осыпают сапоги дождем семян, зацепилось за жесткую метелку папоротника перышко тетерева, оброненное при суматошном взлете, вдавливаются в землю еловые шишки с запекшейся смолкой.
Вышли к небольшому озерку и наткнулись на старые окопы с ходами сообщений. Видать, под защитой леса держали здесь оборону русские солдаты в прошлую войну. Края окопов давным-давно осыпались, густо поросли малинником и ежевичником, на оползнях муравьи воздвигли конусообразные пирамиды. Костя как шагал, так и опустился, не найдя сил для выбора удобного места. Сергей сочувственно посмотрел на него, вздохнул и по привычке раздвинул пожелтевшие листья. Под ними заметил жаринку — спелую-спелую ягоду. Бережно снял и протянул другу:
— Попробуй, оскомины не набьешь.
— Я что, ребенок, — заартачился тот, но глянул в Сережкины глаза и взял. — Спасибо!.. А вкусно. Я такой еще не едал.
— Полежи, отдохни, — скинул с себя Груздев кожанку и вместе с портфелем, где они хранили трофейные документы, положил Косте под голову, — а я рябинник неподалеку засек. Сбегаю туда. Авось, и выгорит.
Рябины приметны издалека. Сергей осторожно подбирался к деревьям, чтобы не спугнуть дичь, если она лакомится ягодами. Подкрался и вздрогнул от резких взмахов дроздиных крыльев, отрывистых птичьих криков. Вытер пот с лица: «Шибко пужлив стал, коль сразу взмок».
Залег под раскидистым деревом, завязал на макушке наушники танкистского шлема, чтобы не мешали вслушиваться в лесные голоса и шумы. Пригнул нижнюю ветку и губами отрывал сочные ягоды, горько-сладкие, ароматно-терпкие. Глотал почти не разжеванными. Четвертый день как кончились припасы, а на грибах и ягодах долго не протянешь.
Костя совсем выдохся, аж глаза потухли, будто пеплом подернулись. И рана его донимает, да загноилась вдобавок. Не получится с дичью, придется рыбу в озерке гранатой глушить. Шуму много, да куда денешься? Тихо, даже самолетов не слышно, будто и не идет война неподалеку.
Сколько они с Костей уже пурхаются, а на «кукурузнике» часа за полтора добрались бы до своих. Зенитный огонь — детская забава по сравнению с тем, что им пришлось пережить. Из леса никак не выбраться, враги кругом. Третьего дня через шоссейку проскакивали, сколько в канаве пролежали, пока между машинами просвет выдался. И то, перебегая, на мотоциклиста напоролись. Вынесло фрица на его же голову. Встал Сергей, как врытый, посреди дороги, и пока гитлеровец соображал, что к чему, срезал его из автомата. И трофеями не разжились, бронетранспортер помешал. Бежали под пулеметными очередями. Будто литовкой прошелся крупнокалиберный пулемет по деревьям, прорубая просеки в лесу. А в деревни и хутора соваться и вовсе нет смысла. В них битком набито фашистов...
Прошумели птичьи крылья, лицо обдало ветерком. Косач, другой опустились на дерево. Повертели головками, приглядываясь, и к рябиновым гроздьям. Осмотрелись, выбрали ягоды посочнее да покрупнее и принялись клевать. Лежа стрелять неудобно. Хоть бы сучок под локтем не хрустнул. Затаив дыхание, парень приподнял автомат, попытался прицелиться, но ствол запрыгал в руках. Успокоиться надо, с силами собраться. Зажмурился, расслабился, и цветные сдвоенные круги поплыли перед глазами. Отдохнул, установил вдыхание и, когда тетерева сошлись на одной линии, нажал гашетку. Хлесткие выстрелы вдребезги разнесли хрупкую лесную тишину. Сорвалась с дуба сорока и, испуганно стрекоча, понесла паническую весть о смертельной опасности. Стайкой посыпались с дерева бурые комочки — зяблики: «Чив-чив, чири-чири...»