СМЕРТЬ НАС ОБОЙДЕТ
Шрифт:
От близкого душераздирающего крика вздрогнул, как от удара электрическим током, и чуть не опоясал кусты длинной автоматной очередью. В последний миг удержался. И снова кто-то пронзительно захохотал. Сергей уже понял, чей крик раздался в темноте, но сердце так и прыгало в груди.
— Кто кричал? — встретил в дверях Костя с «зауэром» в здоровой руке.
— Варнак филин зайца ущучил, тот и забазлал.
— А я думал, кого убивают.
Груздев вскипятил воду, из портфеля достал наполовину изорванную шелковую рубашку. Подбросил в печку сухих дровец и при свете ее пламени разбинтовал Костину руку. Легонько отодрал прилипшие к ране листья подорожника, осмотрел и осуждающе проговорил:
— Шалопут ты. Костя. Рана подживает, а хнычешь.
— Успокаиваешь или правду говоришь?
— Правду, правду, не придирайся...- Вишь, по краям розовая кожица вылупляется, гниль отстает... Толкуешь о правде, а скажешь, нос воротишь... Малость, правда, припахивает, а так — порядок...
Ворчал для близира, бережно обрабатывая воспаленные, припухшие края раны. Лейтенанту повезло, что осколком не задело кости. Рассекло мышцу, но не смертельно. Еще на турнике «солнце» будет вертеть, как когда-то на аэродроме. Кожа порозовела от притока крови. Сергей обмыл кипятком листья подорожника, приложил к ране и плотно забинтовал ее шелковым лоскутом.
— А теперь спину кажи.
Кожа на спине шелушится и облазит. Ожог затянуло, и он багровеет широким шрамом. Смазал его техническим вазелином, тюбик которого позаимствовал в немецком танке. Помог другу натянуть нижнюю трикотажную и верхнюю рубашки.
— Отваливай, — похлопал Груздев Костю по здоровому плечу, - кемарь до побудки.
Сергей подошел к порогу и, не переступая, уткнулся взглядом в непроницаемую чернь октябрьской ночи. Неужели они сами себя в западню загнали? Дверь открывается наружу, изнутри ее ни подпереть, ни забаррикадировать. Оконца затянуты пленкой. Сунь с улицы гранату, они и не проснутся. Если Костю оставить, а самому в кустах устроится? Не годится. Сам погибай, а товарища выручай... Да и самому в тепле хочется поспать, надоели ночевки в сыром лесу, на холодной земле. Проснешься весь заиндевевший, слова не выговоришь, язык к зубам примерзнет... А, будь что будет!
Устроился у двери. В изголовье положил полено потолще, поглубже натянул танкистский шлем, набросил на плечи кожанку, по-пехотному решив лечь на одну ее полу, а второй прикрыться. Пистолет сунул за пазуху, ремень автомата намотал на руку. Если кто и решится забраться в избушку, то его не минует.
Костя дышал ровно и тихо, пристанывая сквозь зубы. Сергей прислушался и успокоился. Закрыл глаза и будто в глубокий колодец провалился. А потом цветными пятнами замелькали таежные поляны, редколесье на выжженных пожарами сопках, токующие на заре глухари. Откуда ни возьмись — сойка. Растет, растет, крыльями полнеба затмила. Нависла над парнем громадой, клюв выставила, да как заорет блажным человеческим голосом: — Хенде хох!
Сергей хотел вскочить, но на него навалились, и, лежа, он яростно ломал чьи-то руки, прижимающие его к земле, зубами вцепился в икру подвернувшейся ноги. Кто-то взвыл, свирепо выругался. Пронзительно закричал Костя, и Груздев, поднатужившись, сбросил с себя тяжелые, потные тела, приподнялся, нащупал рукоятку парабеллума, но страшный удар по затылку опрокинул парня и погрузил в беспамятство.
Очнулся Сергей от собственного стона. Онемели вывернутые за спину руки, острая боль разламывала толову, иголками отдавала в виски. Сперва не понял что с ним и почему темно, потом различил слабую полоску света сквозь плотную, туго облегающую глаза повязку. Сено, на котором он лежал, пахло тонко и грустно, как копешки на лугу. Поскрипывали несмазанные колеса, парня мотало из стороны в сторону. И боль переливалась справа налево, слева направо. Груздев крепился сколько мог, но когда резко тряхнуло, громко застонал.
— Сережка, жив?! — радостный шепот над ухом и следом торопливая скороговорка: — Нас приняли за немцев. Ты контужен и потому не говоришь. Пусть пытают...
— Геть, лайдак! — раздался грубый окрик. — Кровавый, окрутный шваб.
Ветерок донес резкий запах конского пота. Ехали то ли пахотой, то ли избитой выбоинами дорогой. От частых и сильных толчков ходок подбрасывало, и отяжелевшая голова безвольно моталась по сену. К горлу подступила горечь, и, сдерживая тошноту, Сергей старался не стонать, не оказать перед врагами свою слабость. Левым боком он чувствовав тепло Костиного тела и радовался, что друг жив и находится рядом. Уж вдвоем-то они как-нибудь вывернутся из беды.
Лисовскому руки примотали к туловищу, спеленали словно куклу. Пошевелил головой, пытаясь ослабить повязку на глазах, но ничего не получилось. Видимо, завязали ее опытные люди — и на миллиметр не сдвинешь. С ним обошлись милосерднее, чем с Сергеем. Когда в избушку ворвались, он пытался сопротивляться, но кто-то наступил на рану, и он по-звериному взвыл.
Из разговора Костя понял, что аковцы возвращались с шоссейки после неудачной операции и случайно уловили запах дыма. Подкрались к избушке и хотели забросать спящих гранатами. Но тут в небе сверкнула зарница, и они разглядели кожанки, танкистские шлемы. Это и спасло парням жизнь.
Косте покоя не давала мысль, зачем аковцам понадобились живые гитлеровцы? Он видел, как они обрадовались, узнав из документов, что захватили фашистов из самого Берлина. Пригнали подводу, из-за бездорожья везут к своим окружным путем. Сергей всю дорогу провел в полузабытьи. Мерещился огромный бурый медведь с куцым хвостом. Он задом пятился из берлоги, а Сережкино ружье раз за разом дает осечку. Охотник пытается бежать, а ноги ни с места, будто к земле приросли. Лохматое чудище на дыбки, прижимает человека спиной к дереву и лапой с длинными острыми когтями сдирает кожу с черепа. Откроет парень глаза видение исчезает. Стоит смежить веки, как видение повторяется: появляется огромный бурый медведь...
Неподалеку раздалась резкая команда. Грубые руки сорвали парней с сена, пинками поставили на ноги и, подталкивая прикладами в спину, куда-то повели. Сначала Сергей ощущал босыми ногами тепло мелкого песка, потом почувствовал холод каменных плит. На ступеньках он споткнулся, но не упал. Его вовремя подхватили за ворот кожанки. Поднялись, и шаги охранников гулко зазвучали в просторном помещении. Шли долго, поворачивая то влево, то вправо, преодолевая бесчисленные лесенки. Скрипнула дверь, их втолкнули в комнату, и Костя почувствовал запах крепких мужских духов, сигарного дыма. Сорвали с глаз повязку, и он увидел Сережку. На лбу и впалых щеках друга запеклась кровь, глаза ввалились, нос заострился. Сержант попытался бесшабашно улыбнуться уголками полиловевших губ, заметив багровый синяк на Костяном лице, но качнулся от слабости и прислонился плечом к косяку.
— Хцели прилечь?! Проше пана на канапе, — издевательски прозвучал вкрадчивый голос, но не выдержал взятого тона и рявкнул: — Бачиосць, пшеклентный шваб!
«Хоть лопни, не пошевелюсь!», — зло подумал Сергей и в упор уставился на невысокого мужчину с темными волосами, разделенными безукоризненным пробором, в отороченной мехом куртке, с ярким клетчатым шарфом на шее, красно-белым бантом на груди. У того нервно дернулись тонкие усики, побелело от гнева лицо, но он сдержал себя. Перебрал документы и бумаги из портфеля и внешне бесстрастно спросил: