СМЕРТЬ НАС ОБОЙДЕТ
Шрифт:
— Выручил нас второй фронт! Ухайдакал американец фрица, «капитан» в наше владение перешел.
Вечерело. Синевой наливался воздух, косые солнечные лучи рыжими белками гнездились на ветвях, сквозь поредевшую листву просматривались аккуратные рядки деревьев. На перевале Сергей заглушил мотор, и парни вышли поразмяться. Внизу раскинулась хвойная чаща, на излучине жидким серебром блеснула река. Уходя к северо-западу, тянулось горное плато, сплошь изрезанное глубокими оврагами. За темно-зеленой лесной грядой волнистые сопки сливались с бурой равниной.
— Зимой пахнет, — поежился под порывистым ветерком Груздев. — Бензина на донышке, а нам пилять да пилять.
— С горючим у немцев туго, — сунув под мышку карту шоссейных дорог, спрятал Костя озябшие руки в карманы. — Видел, как на газогенераторах шпарят!
— На чужие края пасть разинули, а своя земля будто вымерла. За целый день почти никого не встретили...
Сергея удивляла пустынная дорога. В Польше им понадобился час, пока выбрали промежуток между двигающейся техникой и проскочили через шоссейку, а здесь с утра попало несколько паршивеньких газогенераторных грузовиков да битюги, впряженные в большие повозки, схожие по размерам с железнодорожными платформами. Зарвались фрицы на фронте, свой тыл под метелку чистят.
Из леса на дорогу поползли ленивые тени, и Сергею пришлось напрягать глаза, чтобы не врезаться в дерево или не свалиться под откос. Откуда-то появились выбоины, ухабы, машину в такт им подбрасывало, автомат больно бил по коленям. Груздев передал его лейтенанту, а сам включил фары, сквозь узкие щели которых пробивались направленные полоски света. Костя настороженно косился на посверкивающую серебром лесную чащу, опасаясь подступающей к дороге ночи. Чужая страна, чужое небо с проклюнувшимся Млечным путем. А Груздев вполголоса пел:
— Имел бы я златые горы
И реки, полные вина,
Все отдал бы-за ласки, взоры,
Чтоб ты владела мной одна...
С невольной грустью Костя подумал, что к концу идет шестое ноября. В части включили радиоприемник и слушают товарища Сталина о двадцать седьмой годовщине Великого Октября. После начнется праздничный ужин и, если не предвидится полетов, летчики получат фронтовые сто граммов. Кто поухватистей, тот и больше хлебнет. Заведут старенький патефон, и заигранные пластинки выдадут «Брызги шампанского», «Цыгана», «Утомленное солнце». Девчат мало, они нарасхват, парни танцуют с парнями. Смеются, веселятся, а у каждого в глазах грустинка. Помнится дом, школа, родные и близкие, любимая или знакомая девушка...
— Чё замечтался, земляк? Потолкуй со мной, а то глаза слипаются, хоть распорки ставь.
— У нас сейчас праздничный вечер, доклад Сталина слушают.
— И правда! — спохватился Сергей. — Как я запамятовал? Сидят, поди, чаи гоняют, водчонкой балуются, а вкруг свои хлопцы. Красотища!.. Чуток переборщишь с наркомовской нормой — до постели доведут...
Костя рассмеялся. Умеет Сережка как-то по-своему любой разговор повернуть.
— Чё ржешь?! Правду толкую... Кто седня с Клавочкой хороводится? Не помнишь? Рыженькая, на раздаче в столовке. Ласковая девка. Про звезды толкует, про небо, стихов уйму зазубрила, шпарит, аж от зубов отскакивают. Рязанская!.. В Рязани, грит, пироги с глазами, их ядят, а - они глядят... Эх, пройтись бы с ней под локоток! И стихи бы стерпел.
— Стихов не любишь?
— А чё их любить-то?! Баловство одно. Ты бы наши песни послушал! Ох и поют старики, аж слеза прошибает. Дед Басловяк мастак на песни. Затянет, а батя подголоском. Жалобные поют. «Умер бедняга в больнице военной»... «Уж ты сад, ты мой сад»... Отец не выдюжит, слезы с усов смахивает... Ноне-то не до песен, разве самогонкой где разживутся. Хлеб, поди, молотят да сдают. А может, в тайгу подался, свежатинки к празднику припасти...
— Через год война кончится, вместе отпразднуем.
— Чё толкуешь?! У фрицев кишка потоньшала, раньше лопнет. До лета не дотянут, духу не хватит. Второй фронт помаленьку жмет, наши напролом прут…
— Немецкое радио сообщает, что на западном фронте отмечаются поиски разведчиков, пять солдат убито, двадцать ранено. В Голландии наступление союзников выдохлось...
— Вояки-и! Ребята трепались, што, если пива не подвезут, англичане в бой не идут... А-а, черт с ними! Одни управимся, не впервой... Слышишь, мотор чихает, горючее на исходе... Вон што-то белеет, глянь, авось, деревня!
Костя вышел из машины, фонариком осветил на столбике дощечку. Вернулся и сообщил:
— Частная дорога, проезд запрещен.
- Чё, чё?!
— Частная дорога. Принадлежит барону, и без разрешения хозяина по ней нельзя ездить.
— Ах ты, сволочь! — искренне разозлился Груздев.— Покалеченные офицеры возвращаются с фронта, им негде передохнуть, а он — частная дорога... Сволочная буржуазия! Ты на него по-эсэсовски рявкни, сразу хвост подожмет. Они черномундирников уважают и боятся.
Белостенный особняк, как в сказке, неожиданно возник среди деревьев. Свет фар зайчиками раздробился в темных окнах, выхватил из ночи легкую вязь металлических кружев ограды, невысокие затейливые воротца. Сергей свирепо нажал на клаксон. Высокий квакающий звук гудка спугнул с дерева темного филина, и птица панически заметалась перед машиной. Вскоре появился жирный мужчина в куртке, высоких сапогах и шляпе с пером. Щурясь, он встал у чугунной решетки, пытаясь разглядеть пассажиров «оппеля».
— Добрый вечер! — вышел Костя из машины. — Мы нуждаемся в ночлеге, бензине и ужине.
— Гостиница в трех километрах, — нелюбезно отозвался немец.— Господин барон...
— Побеспокойтесь о себе, а не о господине бароне, — холодно и властно оборвал его Лисовский. — Куда поставить машину?
— Но...
— Я не намерен повторять.
Немец будто надломился. Суетливо опустил рычаг механизма, и створки ворот бесшумно разошлись. Потом рысцой поспешил к скрытым в глубине парка добротным постройкам. Сергей следом вел машину и поставил ее под навес. Пока немец закрывал ворота, напомнил Косте: - Требуй бензин, надо заправиться. Мало ли чё случатся! При свете фар немец разглядел серебристые змейки в петлицах и без сопротивления, хоть и неохотно, принес две канистры бензина. Сергей заправил бак, тщательно осмотрел «оппель», на ключ закрыл дверцы кабины.