СМЕРТЬ НАС ОБОЙДЕТ
Шрифт:
— Сын строил, — печально сказал немец. — Золотые у него руки! Под типографию с товарищем готовил. В Дюссельдорфе попали в засаду, провокатор выдал. А через полгода пришла урна с прахом: умер от сердечного приступа. Никогда не жаловался на сердце... Сын к камину и в прихожую вывел вытяжные трубы. Появятся гестапо или крипо, вы услышите. Не курите и не разговаривайте.
Георг ушел, поставив стену на место. Лишь чуть скрипнул рычаг, когда в гнездо вдавился болт. Сергей включил фонарик и, поведя лучом, увидел скамейку с выгнутой спинкой, похожую на парковую.
— Садись, братва, в ногах правды
Лисовский приуныл, ему припомнились берлинские катакомбы, жирные крысы. Пока светил фонарик, тщательно осмотрел углы и несколько успокоился, не обнаружив нор. Сел и спросил:
— Как думаешь, долго нам тут придется прохлаждаться?
— До морковкиного заговенья! Не тушуйся, чалдон, держи хвост пистолетом!.. А ты, Яшенька, че нос повесила?
— Страшно! — зябко содрогнулась девушка. — Мне жутко, Серьожка! Тут как в могильном склепе...
— Че она долдонит? — спросил Сергей, и выслушав Лисовского, сказал: — Здесь жить можно. Расскажи, как в Берлине по вонючим трубам ползли. Вот страх божий! Уж на што я крепкий и то чуток не взвыл... Эх, курнуть бы малость! Гашу фонарик, громодяне, батарейка садится.
Кромешная тьма без искорки света, хоть в глаза коли. Люди без остатка растворились во мгле, только слышится напряженное дыхание. Сергею не по себе. Не любит и боится замкнутого стенами пространства. Прижалась Женевьева, парень благодарно обнял девушку. От волос француженки тянет неведомым тонким ароматом, напомнившим таежные поляны, сплошь усыпанные лилиями, фиалками, жарками, саранками, марьиными кореньями, глухие увалы, утонувшие в бело-розовой кипени расцветающей черемухи...
Прав Георг, в тайник каждый шорох из дома доносится. Слышатся тяжелые шаги хозяина, глухой кашель, щелкание зажигалки, вполголоса оброненное словцо. Костя откинулся на спинку скамьи и повел взглядом по невидимому потолку, надеясь, что где-нибудь из гостиной пробьется тоненький, как волосок, лучик света. Темно, лишь мельтешат в глазах оранжевые палочки, фиолетовые колбочки, багряные кружки...
Женевьева склонила голову на Сережкино плечо и ее пушистые волосы щекочут ему щеку. Летними ночами ему нередко приходилось возвращаться в Ольховку из соседнего села аль из тайги — легкий шаловливый ветерок то приласкает душистой теплотой, то обдаст холодной струей, мурашками пробежит по телу. И сейчас ему то жарко, то ознобом шершавеет кожа. С Гертрудой сблизился без долгих раздумий и расстался почти без сожаления, а Женевьеву боится обидеть, знает, какие мучения в неволе перенесла, не хочется брать лишний грех на душу. Впереди им ничего не светит. Избавятся они от гитлеровцев и навек расстанутся, так зачем обездоливать девушку, добавлять ей лишние страдания. Как оно поется? Дан приказ ему на запад, ей в другую сторону…
Около полуночи донесся частый, нетерпеливый стук в дверь, будто по ней коваными сапогами молотили. Женевьева, пробуждаясь, вздрогнула, Сергей, успокаивая, провел ладонью по дергающейся щеке. Входная дверь из толстых дубовых досок, обита угловым железом. Ее запросто не вышибешь, разве что тараном. Барабаньте, барабаньте, сволочи, разбивайте кулаки в кровь. Дерево стерпит, зато людям передышка, чтоб в себя прийти.
У Георга появилась шаркающая походка, как у немощного старика. Не знает разве,
— Кто там? — голос встревоженный, недоумевающий.
— Открой, Георг,— хрипло, с одышкой проговорил кто-то знакомый. — Полиция!
— В поздний час привел ты полицию, Франц, — ворчал хозяин, отодвигая засовы, откидывая крючки. — В поздний! Ведь я рано поднимаюсь, мне, старику, поспать не грех...
— Взять старую падаль! — раздался разъяренный голос. — Обыскать дом!
Топот многих, на подковах и гвоздях, каблуков, грохот переворачиваемой мебели, звон разбиваемой посуды. Фрау Марта хранила в буфете хрустальные рюмочки и фужеры, фарфоровый кофейный сервиз.
— В доме никто не обнаружен, оберштурмфюрер!
— Где твои гости, красная свинья?
— Они еще засветло на станцию ушли.
— Врешь, Георг! — послышался сиплый голос Вонючего Козла. — За твоей усадьбой наблюдали.
— Ошибся Франц. С гостями моя Марта уехала.
— Куда?
— В Кельн.
— Адрес?
— Дом моего брата разбомблен, адрес она узнает у знакомых.
— Вспоминай, вспоминай, красная сволочь! — хлесткие удары доносятся до тайника. — Вспоминай!.. Тебя за сына простили, падаль, но о тебе не забыли. Где бандиты? Отвечай, собака! Бернард! — и снова удары. Георг тяжело рухнул на пол.
— Встать!.. Куда бандитов спрятал?
— Никаких бандитов не знаю, — стоял на своем лесник. Парни слышали его затрудненное дыхание. — Уж кто бандиты, так это вы! Ворваться ночью в дом, избивать хозяина... Будь я помоложе...
— Бернард!
Женевьева в ужасе зажала уши, забилась, как пойманная в силок птица, пыталась вскочить, но Сергей схватил и удержал. Она просунула голову под плащ, и парень машинально поглаживал вздрагивающие плечи девушки, прислушиваясь к происходящему в гостиной. Георга из-за них избивают, а они ему ничем не могут помочь. Если даже сдадутся, эсэсы его в покое не оставят. И не для того лесник раскрыл парням тайник, чтобы они вышли из него с поднятыми руками. Он знал, какая ему беда грозит, но смело пошел навстречу опасности. И им незачем мучиться совестью, а подойдет время — нужно честно выполнить свой долг.
— Предатель! Кто твои сообщники? Молчишь?! Я тебя живым втопчу в землю, а своего добьюсь... Бернард!
— Признайся, Георг! Признаешься — в живых останешься, а то... — Отпусти, гад, все скажу! — голос Георга прерывистый, со сдерживаемой болью. — Отпусти! Пусть твой кат отойдет…
— Отпусти, Бернард! Говори...
— И до меня черед дошел! — с одышкой проговорил лесник. — Жаль... Хотел увидеть, как вы по щелям клопами расползетесь, а вас будут выкуривать и давить... Давить безжалостно, беспощадно!
— Заткнись, сволочь! — исступленно рявкнул оберштурмфюрер. — Куда бандитов спрятал?
— Скажу, все скажу...
— А-а-а! — отчаянный крик. — А-а-а-а...
Шум, грохот, торопливый топот подкованных каблуков, тяжелое падение на пол.
— Бах... Бах... — дважды оглушительно бухнуло ружье, а в ответ хлесткие, как удары бича, пистолетные выстрелы.
— Оберштурмфюрер?! Обер...
— Чего ты его трясешь? Видишь, какая дыра в груди!
— Кто бы подумал?! Ах ты, сволочь...