СМЕРТЬ НАС ОБОЙДЕТ
Шрифт:
— Отставить! Чего ты мертвеца пинаешь, идиот несчастный! Надо было обезоружить, а не стрелять. И полицейский убит. С нас в управлении с самих шкуру спустят. След потеряли...
— Я не виноват, господин комиссар...
— Стрелять любой идиот умеет, а до ниточки не каждый докопается. Я пойду к рации, а вы снова обыщите дом, каждую щелочку проверьте.
— Слушаюсь!
Костя согнулся вдвое, сквозь плотно стиснутые зубы едва слышится на высокой ноте: «А-а-а-а...» Женевьева бьется в нервном припадке, кусает Сережкину руку, которой он ей рот зажал. Вот-вот сорвется, по-бабьи заголосит, заколотится на полу. Он торопливо зажег фонарик,
— Женька, с фрицами не криком борются, а оружием... Переводи ей, Костя, переводи... Кричи не кричи, их не напугаешь. Над тобой же начнут изголяться, ржать. Пулей их надо брать, ножом, гранатой. Потерпи, Женька, они еще пожалеют, што сучки-матери их на свет породили... Потерпи, девонька! — Он прислушался. — Че она бормочет? Не чокнулась случаем?
— Не знаю... Что-то по-своему, должно быть молитву.
— Скажи Серьожке, больше не буду плакать. Пусть свет уберет, боши еще не ушли.
Наверху топот, грохот опрокидываемой мебели, хруст стеклянных осколков под каблуками. Похоже, гитлеровцы крушат все подряд, как делали в завоеванных странах. С погромов они начали в Германии, погромами и заканчивают, — подумалось Косте. Он напряженно вслушивался, стремясь не пропустить что-либо важное для себя.
— Подвал и чердак осмотрены? — хлопнула дверь, прозвучали четкие шаги.
— Осмотрены, господин комиссар, никаких следов не обнаружено.
— Нам приказано остаться в засаде, оцепление снимается. Трупы вынести в машину и отправить...
— Лесник...
— Без исключений! Заведите мотоциклы в сарай. Лисовский нервно зевнул. Положение осложнилось, как они выберутся теперь из подземелья? Когда снимут засаду, неизвестно, а сидеть в давящей мгле не хватит терпения. Да и Эрих должен прийти. И угодит в лапы гитлеровцев. Необходимо что-то срочно предпринять... Он пересказал Груздеву разговор гестаповцев.
После недолгой паузы в камине заскрежетала кочерга.
— Бернард! Кто из ваших курит сигары?
— Гавана?! Настоящая гавана! Я семь лет не видел таких сигар.
— Что ты дергаешься, Бернард?
— Мне необходимо показаться врачу, господин комиссар. После пинка я не могу разогнуться.
— Ха-ха-ха! — сухо рассмеялся комиссар. — Войска штурмвафельн в евнухах не нуждаются! Ха-ха! Плохи твои дела, Бернард. Иди на пост.
Осторожные шаги, когда боятся сделать лишнее движение, и вдруг чуть не под самым ухом голос гестаповца, размышляющего вслух.
— Выскочка, сутенер, все дело испортил... И те, повыше, кому операцию доверили? Оберштурмфюрер! Круглый идиот! Ему теперь плевать, а как я буду оправдываться? Полицейский толком не допрошен, от лесника ни слова не добились... Ни примет, ни фамилий... Шрам?! Да у любого корпоранта на лице столько шрамов, что живого места не увидишь. И у Отто Скорцени шрам на щеке... Подлая служба, когда работаешь под началом всяких выскочек! Куда исчезли танкисты, как сумели проскочить сквозь оцепление? Девка и старуха... Зря рацию отправил! — гестаповец с досадой прищелкнул пальцами. Четко слышалось каждое слово, погромыхивание кочерги, — станции и поезда взяты под контроль, а если они в доме прячутся? И без того хлопот хватает, неделями не высыпаюсь... Бернард!
— Слушаю, господин комиссар!
— Свари кофе из наших запасов, да покрепче. И остальным по чашечке, чтоб не спали, — голос отдалился от камина, стал неразборчив.
— Форма и шрам, больше они о нас ничего не знают?! — переспросил тот и, получив утвердительный ответ, повеселел. — Этого варнака отсюда нельзя выпускать. Ого, без пяти два! Если он давно не дрых, то скоро заклюет носом...
Медленно и томительно тянулось время. Бернард принес гестаповцу кофе, и тот, удобно устроившись у камина, в одиночку громко прихлебывал из чашки. Потом повозился в плетеном скрипучем кресле и притих. Сергей придремал с открытыми глазами и очнулся, когда рядом шевельнулась Женевьева, удивился, что смутно различает очертания подземной комнаты. Струхнул, подумав, что ему мерещится, пока не сообразил: глаза привыкли к темноте. На светящемся циферблате без десяти четыре. Пора действовать, иначе проворонишь царствие небесное!
Включил фонарик и еле успел зажать рот перепуганной со сна Женевьеве. На Костин вопросительный взгляд постучал по циферблату и приложил палец к губам. Снял, стараясь не шуметь, плащ, мундир, сбросив сапоги, решив, что в шерстяных носках бесшумней красться по дому. Автомат отдал француженке. За пояс, рядом с канадским ножом, засунул пистолет, в карманы бриджей положил по гранате. Обнял девушку, поцеловал:
— Если че случится, не поминай лихом!
Она будто поняла его и сдавленным шепотом напутствовала:
— Я буду молить деву сохранить тебя.
Втиснулся широкими плечами в лаз, повернулся к Косте и шепнул
— А ты, чуть што, не жалей патронов и гранат, пробивайся с Женькой к мотоциклу. Не забудь шины у остальных продырявить. Ну, пока, чалдон!
Медленно, до отказа, опустил рычаг, потушил фонарик, потянул на себя потайную дверь и скользнул в узкий проем. Затаив дыхание, с ножом в руке, на цыпочках крался по ступенькам. Поднялся до уровня пола, выглянул. У входной двери на стуле дремлет гестаповец в кожаном пальто. Голова склонилась на грудь, чуть слышен храп. Ни одна половица не скрипнула под Сергеем, когда он подбирался к гитлеровцу. Ловко зажал рот, сильно ударил ножом под левую лопатку. Судорога покорежила тело фашиста, выгнула его дугой. Подергался и затих. Парень осторожно опустил его к порогу, перевел дыхание и в прихожую, а из нее — на кухню.
Постоял в дверях, пока глаза привыкли к зеленому свету ночника, тогда и разглядел немца. Уронив голову на руки, облокоченные на стол, всхлипывал и постанывал рослый эсэсовец. Бернард!— догадался Сергей, — тот, что зверски избивал Георга! Крадущимися шагами приблизился к черномундирнику, приноровился и изо всей силы ударил ножом. Но с эсэсовцем пришлось повозиться, он оказался живучей, чем хлипкий гестаповец. Долго бился в руках Груздева, сучил ногами, вырывался. Когда безвольно обвис, парень почувствовал, что взмок, а белье хоть выжми.
Тяжело дыша, потянулся к столу за сигаретами, но пришлось отказаться от своего намерения. Мелькнула соблазнительная мысль захватить комиссара гестапо живьем, но, подумав, сообразил, что ничего нового тот не скажет, зато хлопот с ним досыта хлебнешь. Заглянул в гостиную. Спит хмырь! Откинулся в кресле, одна нога на ящике для дров, другая сползла на пол. Тощий, длинный, как оглобля. Видать, жилистый, проснется — возни не оберешься. Шагах в трех, когда крался, гестаповец приподнял голову и они встретились взглядами. Даже в неярком свете камина стало видно, как судорогой перекосилось его лицо, рука молниеносно нырнула в карман, рот открылся для крика...