Смерть навылет
Шрифт:
Мы галантно раскланялись.
— Игорь Павлович, вы получали письмо от Джокера с предложением решить ваши частные проблемы?
Профессор помолчал, перекатывая коньяк во рту. Потом судорожно сглотнул и обреченно кивнул.
— Было такое письмо. Примерно два месяца назад. Мне предложили решить мои проблемы. Быстро. Анонимно. Конфиденциально.
— И?
— И я ответил Джокеру. До сих пор ругаю себя за это.
— Что вы написали?
— Я написал, что главная проблема моей жизни — это бывшая жена и ее любовник. И я бы хотел от них избавиться?
— С помощью убийства?
— Нет, что вы, как вы могли о таком подумать! — и столько неискренности было в его голосе, что я переспросила:
— С помощью убийства?
Произносить вслух очевидное даже не потребовалось. Пальцы, заскрипев, сжали ножку бокала.
— Я всегда думал, что я порядочный интеллигентный человек, соблюдающий все библейские заповеди. Не навреди. Не прелюбодействуй. Не убий. Первая жена уверяла, что лучшего мужчины природа еще не создавала. Глупый и сомнительный комплимент, конечно, но я верил. И вдруг все изменилось. Почти в одночасье. Однажды я проснулся, пошел в ванную комнату, начал бриться и вдруг заметил, что старею. Вчера был молод, а сегодня начал стареть. Страх перед старостью — один из самых сильных, Стефания. В двадцать думаешь, что молодость будет вечной, нужно только время от времени менять батарейки — привычки, женщин, работу и друзей. В тридцать испытываешь первый шок: батарейки уже не помогают, тебе все сложнее не спать по ночам, совершать приятные сердцу безумства, а следы усталости не смыть даже самым дорогим средством. В сорок — начинается паника. Жизнь проходит так быстро, что боишься не успеть. И потому ломаешь весь прежний уклад. Яркие костюмы, веселые вечеринки, ссоры с женой и поцелуи украдкой — все это наполняет твою душу радостью и предвкушением чего-то лучшего. Но лучшее, как правило, не наступает. Только худшее. Как в моем случае.
— Вы говорите о Марьяне?
— О ней. Когда моя жена погибла, я растерялся. Смерть Алины расставила все по местам. Я очень переживал, Марьяна вела себя очень странно, я бы даже сказал — агрессивно, настаивала на быстрой свадьбе. Я сначала отнекивался, но она меня убедила, что если мы поженимся, то с нее снимут обвинения.
— Что за бред?!
— Сейчас мне действительно это кажется бредом, но тогда… По-моему, она даже мне что-то подмешивала в еду. Постоянно кружилась голова, в глазах двоилось. Я ничего не соображал. Даже как в Праге оказался, не помню. Вроде как ссо следователем разговаривал, и вдруг на этом золотом мосту стою. А в Питере мою жену хоронят. Так на кладбище и не пришел. Не могу. Не пускает что-то. В общем, мы поженились. И началась вторая часть Мерлезонского кошмара. Марьяна мне изменяла, чуть ли не в открытую, а потом потребовала написать в ее пользу завещание. Даже не завещание, его ведь и отменить можно, а дарственную. На все и сразу.
— Вы согласились?
— Нет, конечно. Дело шло к разрыву. А уж когда меня стал шантажировать ее любовник, то я сам подал на развод.
— И вдруг пришло письмо — панацея от всех проблем.
— Стефания, я тогда был просто не в себе. Честное слово. Убийство показалось идеальным выходом из положения. Ведь в любой момент может произойти несчастный случай. Быстро и безболезненно.
— А самому слабо?
— Слабо. Я не мог даже подумать, что способен на преступление. То есть теоретически — да, конечно. Но практически… Я совершенно не уверен, что в нужный момент смогу затянуть петлю на шее человека или же нажать на курок. Я так Джокеру и написал. И добавил, что единственным — цивилизованным — орудием убийства мне видится яд. Но только в крайнем случае.
— Он вам ответил?
— Нет! И знаете, я даже испытал облегчение. Не взял греха на душу. Марьяна жива и здорова. Я вне подозрений.
— Ошибаетесь, — мы оба вздрогнули от бесстрастного голоса Сухорукова. Он вошел так бесшумно, что я даже не могла сказать, сколько времени он здесь находился. — Два часа назад Марьяна Серова была найдена мертвой в вашей квартире. Вам придется ответить на мои вопросы, гражданин Самойлов. И вам, Стефания Андреевна, также рекомендую просветить следствие относительно некоторых фактов, которые вы утаили.
Ответить мы не успели. В кабинет ворвался Шваба.
— Сволочь! Ты убил ее!
Одним прыжком он достиг профессора и вцепился ему в горло. На подмогу Самойлову бросились какие-то люди. Я сидела на диванчике и тупо смотрела на происходящее, словно видела второсортный боевик с предсказуемым финалом. Только в этом случае нельзя прокрутить пленку ни вперед, ни назад.
— Убью!
Незакрытая бутылка с коньяком качнулась и от удара упала на светлый ковер. Янтарная жидкость, булькнув, оросила густой ворс. Самойлов хрипел, когда от него оттаскивали рыдающего Швабу. Сухоруков тихо матерился. По-моему, больше всего его в данный момент беспокоила судьба “Хенесси”. Впрочем, остатки ему все же удалось спасти. Я автоматически протянула следователю свой бокал.
— День Святого Валентина, мать вашу! — выругался Сухоруков. В кабинет заглянул Субботин, но, увидев, следователя тут же ретировался. Правильно. Попадать под горячую руку сейчас не надо. Впрочем, не все разделяли здравую мысль.
— Эфа!
Я обернулась на знакомый голос.
— Улыбочку!
Глаза ослепил яркий свет.
Жизнерадостный Жданов щелкнул еще несколько кадров и невозмутимо пробрался ко мне сквозь оруще-визжащую толпу:
— Привет!
— Привет!
— Хорошо выглядишь!
— И ты неплохо!
— У вас опять труп? — нежно улыбнулся я.
— У нас опять труп! — печально подтвердила я.
— Дела! — Жданов задумчиво дернул себя за ухо, соображая, потом снова улыбнулся и деловито спросил: — Ну, хоть роза понравилась?
ГЛАВА 16
22 января.
Сегодня мне приснился странный сон. Рассказывать свои ночные грезы, как известно, дело неблагодарное. Ну и что! Мой дневник, что хочу, то и делаю! Сон был легким и прозрачным, как размытая акварель. Даже если дотронешься самой мягкой и тонкой кистью, то изображение смажется и пропадет.
Я не знаю, как это получилось, но Петербург оказался поделен на четыре квадрата. Лето. Зима. Весна. Осень. Четыре времени года, запертые в свинцовом неприступном городе. Пока в одних районах облетала желтая листва и лил дождь, в других — смеялось изумрудное лето. Снег и холод соседствовали с первым теплом и мелкими нарциссами.
Инстинктивно вступила в Лето — мое любимое время года. Шла и радовалась солнцу, подтаявшему сливочному мороженому и новым модным босоножкам на высоком каблуке. Народ осторожно меня, словно боялся прикоснуться. Когда я смотрела им в глаза, они отворачивались, когда хотела прикоснуться, отшатывались, как от прокаженной. Здесь я была чужой, и чувствовала это.
Весной все повторилось. Меня не приняли, исторгнув в Осень. Но и здесь никому не было до меня дела: у каждого свой путь, а мой тянулся к белой снежной кромке, на острие которой лежал густо-алый бутон розы. Я потянулась к нему, но поскользнулась, не удержав равновесие, и покатилась сломанной куклой куда-то вниз, навстречу своим липким страхам. А я-то надеялась, что с помощью Джокера смогла избавиться от них навсегда.
И снова Петербург, только теперь черный и мертвый. Над Охтинским мостом кружили огромные вороны. Время от времени они падали в желе невской воды и выныривали оттуда, заляпанные кровью. Кровь шариками ртути падала на мост, выжигая в нем дыры.