Смерть не выбирают (сборник)
Шрифт:
Дверь открыл мальчик.
– Здравствуй, – сказал Левин. – Тебя, наверное, зовут Семен. Я угадал?
– Да, равнодушно ответил мальчик. – Бабушка ждет вас…
Выйдя из комнаты навстречу, она стояла в глубине коридора – высокая, худая с совершенно седыми волосами, гладко стянутыми к затылку в большой узел.
Поздоровались, прошли в комнату. Все здесь было так обычно, стандартно – мебель, посуда за стеклом серванта, занавеси, – что Левину показалось, будто он уже посещал эту квартиру.
– Маргарита Семеновна, дело вот какое. По просьбе нашего клиента из Мюнхена мы пытаемся выяснить обстоятельства смерти его дядьки. Он находился у
– Да, я работала тогда кладовщицей именно в этом цехе. Как звали этого немца?
– Звали его Алоиз Кизе. Он был уже не молод. По-моему, лет пятидесяти пяти.
Она задумалась, провела узкой ладонью по сухой коже лица, потом сказала:
– Кизе я помню.
– Что бы вы могли сказать о нем?
– Обыкновенный человек. Вежливый. Несколько замкнутый. Но с теми, кому доверял, вернее, с чьей стороны не опасался грубости или оскорбления – все-таки немец, пленный, а война только кончилась, – он старался найти чисто человеческие контакты. У меня сложились с ним нормальные отношения.
– А кто такой сержант Юра?
– Был такой. Он служил в лагере. Первое время приводил по утрам на завод группу немцев, конвоировал их. Среди них и Кизе. Вечером приходил за ними, чтоб сопровождать в лагерь.
– Фамилии его не помните?
– Я ее и не знала. Все звали его по имени. Потом, когда немцев отправили домой, исчез и этот Юра.
– А кто был тогда прорабом?
– Гуторов Павел Иванович.
– Он здесь, в нашем городе?
– Нет, он уехал, по-моему, весной пятьдесят третьего вроде в село к матери. Кажется, на Тамбовщину. Точно уже не помню. Давно это было. Удивляюсь, что и это запомнила, вдруг всплыло.
– У вас прекрасная память, – поощрительно сказал Левин. – Бывает, помнишь то, что случилось с тобой и тридцать и сорок лет назад, а что-нибудь позапрошлогоднее вылетает из головы навсегда.
– По-моему, детство и юность как-то особенно прочно держатся в человеческом сознании. Впрочем, не знаю, – она пожала плечами.
– Маргарита Семеновна, а вы не помните чего-нибудь необычного в поведении Кизе, скажем за неделю до его смерти? Ведь жизнь его, круг людей, с которыми он общался, были очень однообразны. Что-то иное, непохожее могло бы броситься в глаза, – как бы подталкивал ее Левин.
– После того, как Кизе перестал появляться в цехе, я спросила других немцев, где он. Они сказали, что заболел и умер. Но потом приезжал какой-то военный. Расспрашивал всех нас. И меня в том числе. Один из его вопросов был похож на тот, который вы задали мне сейчас. Я ответила тогда, что видела как Кизе разговаривал с одним из шоферов, которые возили нам щебень и раствор. Мне показалось, что они хорошо знакомы. Были они, по-моему, одного возраста. И после разговора с шофером Кизе вернулся мрачный. На мой вопрос, что случилось, он сказал, что этот шофер очень нехороший человек. Я спросила, с чего он взял, а он ответил, что встречался с ним еще в 1918 году. Я удивилась, а Кизе оборвал мои расспросы, мол, об этом как-нибудь в другой раз. Вот, собственно, и все. Потом, правда, пошел слух, что шофер этот исчез.
– Не помните ли, когда это было? Хотя бы время года.
– Зимой. Потому что шофер этот
– Я утомил вас? Вы уж извините, – Левин заметил, что она побледнела, часто облизывала губы. – Последний вопрос. Военный, который потом расспрашивал вас о шофере, называл его по фамилии или просто "шофер"?
– Нет, фамилию он не произносил. Говорил "человек, который привозил щебень" или просто "шофер".
– Я вам очень благодарен, Маргарита Семеновна.
– Не за что, – она проводила его до входной двери…
Левин не стал садиться ни на автобус, ни на троллейбус. Пройтись пешком его понудило желание осмыслить добытое в разговоре с Марголиной. Теперь он имел более полное представление об оберсте вермахта Алоизе Кизе. Оно уводило от стереотипа. В совокупности с тем, что он знал о нем из его писем жене, перед ним предстал человек как будто непредубежденный, способный оценивать доброжелательность по отношению к себе и сам в какой-то мере тянувшийся к людям, видевшим в нем человека, а не преступника лишь потому, что он немец. Но самым, пожалуй, главным и неожиданным в рассказе Марголиной оказалось то, что Кизе в 1948 году, находясь в лагере в Старорецке, встретился с человеком, которого знал прежде! Кто же этот человек? Судя по всему, он – этот шофер – наш соотечественник. Где, когда, как они познакомились, при каких обстоятельствах? Почему Кизе доверил тогда Марголиной такую существенную деталь, как факт его знакомства с шофером 1918-го года? Больше того, охарактеризовал его, как очень плохого человека. Откуда и куда тут тянутся ниточки? И еще – вроде мелочь: вскоре после встречи с шофером Кизе умер. Шофер больше на стройке не появлялся. Но зато появился некто в военной форме. Это мог был дознаватель из военной прокуратуры или человек из НКВД. И, возможно, неслучаен слух, что шофер этот исчез. Что и как тут связать? Одно, пожалуй, несомненно: умер Кизе не от болезни. Вряд ли бы в этом случае посмертно им интересовалась прокуратура или НКВД. Заболел, умер, зарыли – и все тут…
Ничего подобного он не рассчитывал услышать от Марголиной, когда решил сперва встретиться с нею, а потом уже с Шоором.
19
В понедельник к девяти, как и условились, Шоор явился в бюро.
Усевшись, он извлек из красивой красной папки со множеством застежек большой конверт – Левину от Анерта.
– Это тоже вам. Мой презент, – Шоор протянул Левину свеженький номер журнала "Я – жокей". – Последний выпуск.
Поблагодарив и полистав его из вежливости, Левин отложил журнал и вскрыл конверт. В нем он обнаружил письмо от Анерта и несколько страниц ксерокопий каких-то документов, переведенных на русский язык. Он принялся читать письмо Анерта.
Пока Левин читал, Шоор, испросив разрешения, вытащил из кармана пачку "НВ", закурил и стал осторожно разглядывать Левина: его плохо сшитую одежду, старомодную сорочку, чем-то озабоченное морщинистое лицо.
"Он не славянин, – определил Шоор. – Он еврей. Им теперь стало легче… Впрочем…" "…Дело в том, что дневники дяди, которые он вел в Старорецком лагере", – читал между тем Левин письмо Анерта, – "в Мюнхен привез вместе с вещами покойного его знакомый по лагерю, офицер вермахта. Так мне сообщила фрау Кизе в 1949 году. Но кто этот офицер и где он, я не знаю, и разыскать его, даже если он жив, сегодня вряд ли возможно.