Смерть носит пурпур
Шрифт:
– Позвольте задать вопрос, господин Ванзаров. – Он говорил с легким и приятным галльским акцентом, который нарочно тренировал и поддерживал. Ошибиться было невозможно. – Насколько помню, вчера вас представили ассистентом неприятного господина с птичьей фамилий. Гуськов, кажется…
– Лебедев, с вашего разрешения. Обстоятельства заставляют порой примерять чужие обличья.
– Так неужели вы настоящий сыщик?
– Такой должности в сыскной полиции не имеется. Я всего лишь чиновник особых поручений.
Таккеля остался доволен скромностью молодого человека.
– В таком юном возрасте, а уже для особых поручений. Вы далеко пойдете, это я вам точно говорю. У меня глаз наметанный. Многих мальчиков выпустил в большую жизнь.
– Благодарю вас, – сказал Ванзаров с легким поклоном. – Приложу для этого все усилия.
Церемонии можно было считать оконченными. Таккеля готов был насладиться приятной беседой.
– Чем могу вам помочь, господин сыщик особых поручений?
– Господин Федоров называл вас своим учеником. Мне необходимо узнать о нем как можно больше.
Как ни хотел Таккеля держаться рамок приличия, но брезгливое выражение не смог побороть.
– Говорить об этом господине – малоприятное занятие, уверяю вас…
– Но ведь вы же его ученик… – напомнил Ванзаров.
– Скажем так: в гимназические годы он читал у нас химию. О чем я до сих пор вспоминаю с содроганием.
– Отчего же? Он взрывал перед классом петарды?
– Если бы! – Таккеля приподнял палец. – Господин Федоров отличался отменным хвастовством. Пол-урока он рассказывал нам, гимназистам, какой он великий ученый и какие потрясающие открытия ему предстоят.
– Фамилии Менделеева и Бутлерова всем известны. Что же такого великого открыл господин Федоров?
– Очередную бутылку с водкой! – не сдержался Таккеля, хотя в священных стенах учительской комнаты такое недопустимо. Он извинился.
– Но ведь когда-то, до того как его одолел недуг пьянства, он был известным ученым.
– Это он сам так рассказывает. Загляните в словарь Брокгауза и Ефрона, фамилии химика Федорова там не найдете.
– Зачем же вы пришли к нему вчера?
Столь неожиданный вопрос несколько сбил его с толку. Таккеля поерзал на стуле, впрочем, с достоинством.
– Пожалел старого, больного человека, – наконец ответил он. – Все-таки мой педагог. Хоть и горький пьяница.
– А в прошлые года почему не жалели?
Таккеля нахмурился. Подобный тон молодого человека ему не понравился.
– Так совпали обстоятельства, если позволите… Могу вам чем-нибудь еще помочь?
– Можете, – сказал Ванзаров довольно резко, чтобы у учителя французского языка пропало желание прервать беседу по своему усмотрению. – Господин Федоров обещал показать какой-то великий эксперимент, который изменит жизнь всех. Что-нибудь слышали о нем?
– Не имею ни малейшего понятия… Послушайте, господин Ванзаров, вы слишком серьезно относитесь к словам Ивана Федоровича. Он давно уж не в ладах с головой. Вы меня понимаете…
– По какой причине его могут убить, как вы полагаете?
– Убить? – повторил Таккеля слово, так его поразившее, что он забыл про акцент. – За что же его убивать?
– Это я у вас спрашиваю, – напомнил Ванзаров.
– Вы уж простите, молодой человек, но подобное предположение кроме как глупостью я назвать не могу. Несчастный старик одинок, у него нет ни родных, ни состояния, на которое можно позариться. Водка покончит с ним значительно быстрее, чем нож убийцы…
– Полагаете, его зарежут?
Таккеля даже руками всплеснул от возмущения:
– O, mon dieu! Это только фигура речи!
– А что вы скажете о господине Нарышкине?
– Что я должен о нем сказать?
– Все, что сочтете нужным…
– Милый, скромный, тихий человек… Всю свою жизнь посвятил тому, чтобы возиться с этим канальей Федоровым. Он у него и за прислугу…
– Сколько же ему лет? – спросил Ванзаров в глубокой задумчивости.
– Когда я учился, Нарышкин, кажется, уже был при нем… – сказал Таккеля. – Бедняга потратил лучшие годы на выдумку и пустоту, на красивые слова о великих грядущих открытиях. Как он будет жалеть!
– Значит, было, ради чего тратить…
– Молодой человек… – В голосе Таккеля появились учительские нотки. – Не сочтите за грубость, но вы плохо представляете себе Нарышкина. Это сама наивность и доброта. Он святой человек, который не думает о деньгах. Вы только подумайте: в его-то годы всего лишь титулярный советник, служит письмоводителем в городской управе за копеечное жалованье. Думать о нем как о корыстном и хитром лицемере возмутительно и неприлично. В нашем городе нет лучше и добрее человека, чем он.
– Вы нарисовали портрет ангела, – сказал Ванзаров.
– И готов под ним подписаться. Не только я, любого спросите.
– Обязательно спрошу, не сомневайтесь… И все же… Ради чего именно в этом году вы пришли на майские посиделки у Федорова? Что вас толкнуло?
Учитель встал и отдал церемонный поклон.
– Прошу простить, господин Ванзаров, мое время вышло… Был чрезвычайно рад познакомиться.
– Стали заниматься физическими упражнениями? Или борьбой?