Смерть носит пурпур
Шрифт:
Марков потер пятно на штанине, отчего оно только расползлось.
– Вы ошибаетесь, господин сыщик.
– Сыщики в криминальных романчиках за пять копеек. Я чиновник особых поручений, – привычно поправил Ванзаров. – И я не ошибаюсь. Но не могу уловить какой-то факт, простой и очевидный, который так бросается в глаза, что разглядеть его нет никаких возможностей. А вы помочь не хотите…
– Так вас Чердынцев не посылал?
– Почему это вас так беспокоит?
– Не люблю этого типа, – ответил Марков достаточно искренно.
Очевидно, чиновник дворцового управления ловко выскользнул из круга опасных тем. И поймать его в этот раз не удалось.
– Как вы полагаете, что Федоров мог изобрести такого, чтобы поразить всех гостей? – спросил Ванзаров.
– В лучшем случае – дурацкий фокус. Он ведь только языком болтать горазд.
– А Нарышкин ему для чего?
– По хозяйству помогает… Не имею точного представления. Прошу простить, но мне на службу пора…
Ванзаров обещал долго не задержать. Только один вопрос.
– За что господина Федорова могли бы убить?
– Убить? – в точности повторив интонацию Таккеля, удивился Марков. – Убивать его следовало, когда он нас, бедных гимназистов, доводил до исступления своими придирками и требованиями выучить химию назубок. Химия, видите ли, – это жизнь, как он повторял. А кому теперь нужен этот безнадежный пьяница?
– Вы правы, старики никому не нужны…
– Вы позволите? – спросил Марков, теребя шляпу.
Задерживать его не стали. Ванзаров только обещал обратиться еще раз, если случится такая необходимость. Но и то в исключительном случае. Он пожелал скорейшего восстановления руки и покинул кафе, так и не притронувшись к чаю. Марков оглянулся и с огорчением понял, что внимание к его персоне не ослабло. Напротив, опоздавшим на представление уже пересказывали случившееся и незаметно показывали на него пальцем. Чего он и боялся. Нет, бежать отсюда без оглядки и обходить далекой стороной. Ах, эти черные фартучки…
28
Газета «Царскосельский вестник» выходила раз в неделю на двух листках и занимала одноэтажное здание бывшего каретного сарая. Отсутствие городских новостей главный редактор Любимов замещал пространными статьями на разнообразные темы: от новейших способов выращивания роз до размышлений о смысле жизни вообще и необходимости пороть детей в частности. Газетные площади, на которые не хватало пера редактора, закрывались перепечатками из вчерашних петербургских газет. При всей незатейливости местного органа газетка пользовалась любовью горожан. Мальчишки-газетчики торговали и столичными изданиями, но «Вестник» раскупался на корню. Ничем иным, кроме местного патриотизма, объяснить этот феномен было невозможно.
Редактор Любимов как раз сидел над трудной статейкой о необходимости любить ближнего своего как самого себя, когда в редакции появился огромный господин, принесший с собой запах немытого тела и свежего перегара.
– Где тут… Кто… – провозгласил он, обведя комнату мутным взглядом.
Подобного обхождения Любимов не переносил. Однажды выставил пьяного купца, который требовал напечатать свой портрет во всю первую страницу.
– Что вам угодно? – строго спросил он.
– Мне угодно… Подать, это… Заявление… Нет, сделать объявление…
– Желаете напечатать частное объявление? – спросил редактор.
– Да, желаю… Я всем скажу…
Любимов пододвинул чистый лист. Держать перо посетитель был не в состоянии.
– Что изволите сообщить городу и миру?
– Я изволю… Я много чего изволю…
– Диктуйте ваше объявление. Напоминаю тариф: слово – пять копеек. Выделение заголовка – рубль. Ежели изволите поместить в рамке – пятьдесят копеек. В фигурной рамке – тоже рубль.
– Какими деньгами измерить пропасть, в которую я скатился… – сказал гость, хватаясь за воздух.
Все эти пьяные игры Любимову начали надоедать. Он положил ручку на чернильницу.
– Милостивый государь, или делайте заявление, или покиньте редакцию.
Редактор наконец удостоился осмысленного взгляда.
– Заявлю… Пиши… Завтра я, знаменитый ученый Иван Федорович Федоров, также прославленный педагог Николаевской мужской гимназии произведу в саду напротив Гостиного двора публичное покаяние во всех грехах и раскрою все тайны, чтобы очистить свою грешную душу.
– В котором часу указать? – спросил Любимов, стенографируя речь и не вдаваясь в ее содержание.
– В полдень… Нет, постой… Пусть будет ночь… Во тьме мне самое место…
– Девять часов устроит?
– Пусть будет девятый час вечера…
– Рамку желаете?
– И в рамку…
– Фигурную?
– Самую фигурную…
– Заголовок?
– Аршинными буквами.
– Таких в наборе не имеем.
– Ставь какие есть, голубчик…
Любимов посчитал слова и дополнительное оформление. Вышло на три рубля девяносто копеек.
– Плачу пять… – заявил господин Федоров и добавил: – Потом заплачу…
Листок с объявлением сдвинулся к краю стола, чтобы вернее попасть в мусорную корзину. Любимов уже пожалел, что связался и не выставил сразу вон.
– В кредит не работаем, – отрезал он.
– Да знаешь ли ты, кто я? Да я выучил, воспитал и отправил в большую жизнь половину Царского Села! Мои ученики занимают места в банках и Государственном совете! Мои труды в Европе печатают! Меня везде знают! Три академии в драку бились, чтобы принять меня в почетные члены! А ты мне на жалкий рубль не веришь?