Смерть носит пурпур
Шрифт:
– Я всегда говорил, что вы правильно поступили, – сказал Лебедев. – А Нарышкин был посвящен в эти планы?
– Думаю, что Сергея Ивановича интересовала только наука. И еще он искренно был привязан к Федорову. Нарышкин не хотел, чтобы утром вы опозорили его учителя. Поэтому ночью купил у Гольдберга настоящий песок. Свое золото у него кончилось: последнее отдал барышне Нольде. Думаю, Нарышкин потратил на песок последние деньги. Скабичевский не давал ему ни копейки из того, что получал от сдатчиков. Когда утром Нарышкин узнал про убийство Ивана Федоровича и увидел своего друга рядом со мной, он
– Как же его разоблачили? – спросил Лебедев. – Внешне такой добрый человек…
– Я стал побаиваться добрых людей, – ответил Ванзаров. – Разоблачил он себя сам. Скабичевский был занят грандиозностью своего проекта и не обращал внимания на мелочи. А потом и вовсе стал блефовать.
– Например?
– Сказал, что супруга уволила горничную, потому ботинки оказались не чищены. А горничная преспокойно служила в доме. Значит, он пришел рано утром после слежки и не успел отдать их в чистку.
Своих сомнений Лебедев не скрывал.
– И только?
– Когда я спросил Таккеля про золото, он не удивился и не переспросил меня. Значит, знал.
– Ну, не знаю… Не впечатляет.
– Тогда более явный факт. Два донесения: телефонограмма о моем аресте и список фамилий от Гривцова. Обе приняты Птицыным. Первая записана им, он лично передал мне ее. А со второй вышла странность: почерк Птицына необъяснимо изменился. Почему? Скабичевский написал новые фамилии, чтобы не ставить под удар своих должников. Только забыл про почерк. Это уже чистый блеф и надежда, что я не телефонирую Гривцову с проверкой. Рискованно и наивно. К тому же приказ о моем аресте мог надиктовать только он. Никому бы и в голову такое не пришло. Очень уж хотелось ему убрать меня из тихого городка. Пока Федоров жив.
– Перестарался чиновник, – сказал Лебедев. – А зачем таскали его за собой?
– Изучал, как на него реагировали подозреваемые.
– И какой вывод?
– Скабичевского так боялись, что старательно не замечали, даже не здоровались, хотя все его отлично знали, – ответил Ванзаров.
Аполлон Григорьевич задумчиво рассматривал потолок.
– Одно не могу понять: чем же он глотки-то перерезал…
– Тут одни предположения, факты погибли вместе с ним. Видели у него часы на цепочке, стареньки такие? Так вот в них должен быть секрет: ножик для чистки перьев с острым, как бритва, лезвием.
– Он вам показывал?
– Скабичевский далеко не глуп. Всего лишь упускал детали. Например, гравировка на часах. Он утверждал, что хронометр достался ему от папаши. Только папаша написал любимому сыну: «На вечную память старому другу Циперовичу». Странно, не так ли…
– Ловкий малый, нечего сказать, – сказал Лебедев, поглядывая в окно. Поезд замедлял ход.
– Это дракон, который охранял золотой клад. Безжалостный, расчетливый и беспощадный, впрочем, как и все драконы.
– Неужели у него и слабостей не было?
– Всего одна. На нее и поймали…
– Жадность?
– Он обожал своих детей, – ответил Ванзаров.
Ему погрозили пальчиком.
– Ай, как не стыдно!
– Стыдно, Аполлон Григорьевич, но выбора мне не оставили…
Вагон наткнулся на что-то, отскочил, толкая пассажиров, и встал окончательно. Перрон Царскосельского вокзала столицы был еще пуст. Пассажиры заспешили к выходу. Великий криминалист никуда не торопился.
– Любопытно пройтись в таком виде по столице, – сказал он, мечтательно улыбаясь. – Хорошо, что городовые знают нас в лицо. А то на первом же посту отправили бы в участок. Вы, друг мой, особенно хороши. В саже ваша физиономия обретает вид исключительно преступный.
Поблагодарив за комплимент, Ванзаров не остался в долгу.
– А вас взяли бы на роль спившегося отца семейства: весь в дырах, но в галстуке.
– Эх, хорошо оказаться дома! – сказал Лебедев, потягиваясь. – Кончилась царскосельская одурь! Не были два дня, а кажется, пропадали целую вечность. Все же неплохо отдохнули… Бравурно. И ведь если рассказать, не поверит никто.
– А вы говорите: синематограф! – заметил Ванзаров. – Ваш синематограф еще младенец по сравнению с историями столичного сыска.
Лебедев вынужден был согласиться.
– Жаль, тайна Федорова, то есть Нарышкина, утеряна навсегда, – сказал он. – Взглянуть бы на нее с точки зрения науки.
Ему немедленно протянули том Пушкина.
– Зачем это мне? Не люблю я стишки…
– Кажется, желали взглянуть. Насладитесь…
Лебедев сел на лавку и принялся листать. Он так увлекся, что кондуктор чуть не в ухо ему крикнул: «Сударь, конечная!» Аполлон Григорьевич посмотрел мимо него и вернул том.
– Потрясающе… – проговорил он. – Нарышкин действительно неизвестный гений. Сумел изготовить золото фараонов. Но что мы будем делать с этим… – он не мог сразу подобрать слово, – …сокровищем?
– Отправим туда, где золоту дракона самое место, – и Ванзаров подмигнул.
58
Букинист Адамский еще только открыл лавку, когда пожаловали два посетителя. Вид их говорил о том, что господа бурно провели ночь. Теперь им понадобились книги. Чего только не бывает в жизни!
Однако погоревшие личности желали не купить, а продать. На прилавок лег томик Пушкина. Это издание Адамский прекрасно знал: тираж большой, состояние не лучшее, переплет с пятнами и потрепанный. Страницы почерканы карандашными заметками. Дать согласился рубль, да и то из любви к классику.
Молодой господин, что был измазан как трубочист, выразил удивление: эта книга из библиотеки знаменитого русского химика Федорова. Как можно давать за нее рубль?! Три – не меньше. Поторговаться Адамский любил, все развлечение.
– Нужны доказательства, что книга принадлежала самому Федорову, – веско заметил он.
Ему показали оборот обложки с экслибрисом: старинная химическая колба, внутри которой что-то чернело, а над горловиной витала птичка о двух головах. Колбу прихотливо обвивал девиз на полотнище: «Пепел и пурпур».