Смерть отца
Шрифт:
– А от тебя я научился пониманию, Георг, что для евреев Германии сионизм это дело частное, личное. Они оскорбляются, когда им угрожают всеобщей финансовой катастрофой. Они ищут выход отдельно для каждого. Георг… лишь сейчас я понял…
– Что ты понял лишь сейчас?
– Понял, почему не смог привлечь в нашей юности Артура Леви. Я ведь его знал до тебя. – Александр делает резкий жест и чуть не опрокидывает чашку с кофе. Он делает большой глоток, словно его мучает жажда. – Я говорил ему все время о еврейских массах, о еврейской нации, о самостоятельном государстве. Но все это было ему чуждо. Он был либералом, типичным индивидуалистом, который верил в государство разума, в равенство всех в этом мудром государстве, и право каждого идти своим неизведанным
– А что бы ты сейчас ему сказал?
– Сейчас? Сейчас я понимаю, что должен был начать с его мечты. Должен был объяснить, как я представляю мое государство – пример для других народов. Из дискуссий с ним и бесед с тобой все мы чему-то учимся.
– Интересно, – посмеивается Георг, – то, что я учил, мне известно. Но что вы учили вдвоем?
– Я понял, что проблемы евреев Германии, точно такие же, как евреев во всем мире. Это не только проблема личности и не только проблема коллектива, а и то и другое вместе. Если в юности я выступал от имени еврейских масс, теперь я воочию вижу, что такое власть массы. Она сразу же скатывается к власти вульгарной, власти черни. Артур Леви, несомненно, за это время понял, куда может скатиться его государство разума, духовных аристократов, видел, как они поклоняются и даже преклоняются перед кованым шагом сапог. А ты, Георг, понял, что проблема не в том, как избавиться от ненависти к самому себе, а в том, как ты сказал, что демократия наших дней выступает под знаменем равенства равных, в котором втайне дает уступку неравенству не равных.
– Но что бы ты сказал Артуру Леви?
– Я бы сказал ему: спаси свою личность от вульгарной власти масс и присоединись к массе личностей. Сегодня, быть может, он бы меня понял, и присоединился бы ко мне, чтобы спасти свою душу и души своих детей. Вместе с такими же, как и он сам личностями, желающими создать государство, которое станет примером другим.
– Государство-образец индивидумов?
– Да, Георг, только свободные личности понимают, что такое истинное равенство между индивидом и коллективом, – это, по сути, возвращение в мир наших праотцев. И это не касается только евреев. Получается, Георг, что наше маленькое сионистское движение видится мне сейчас наиболее важным национальным предприятием.
– Об этом я им толкую все время, но они не прислушиваются ко мне.
– Я постараюсь объяснить им, Георг, до какой степени мы разны. Я скажу им, что другие по самой своей сущности привыкли мыслить по иному о жизни и смерти, о войне и мире, об истории человечества и судьбе человека. В течение многих поколений мы привыкли к этому. Евреи никогда не знали рабства, никогда не сдавались слепой судьбе и слепым законам истории. Вся история народа Израиля полна мессианскими движениями. Мессианство, это, по сути, восстание против судьбы, бунт против слепоты исторических законов. Я скажу евреям Берлина: не сдавайтесь привизракам, марширующим по миру, и, главным образом, по этой стране. Восстаньте против судьбы!
– Да, Александр. Ты абсолютно прав. И я мыслю в этом направлении. Но я не сумел сформулировать до конца. По сути, в период Веймарской республики, евреям дали все, что они просили, равенство и даже более того, а каков результат?
– Если бы я только мог объяснить им, – вздыхает Александр, – что отсюда и далее – бездна, что нет больше времени дискутировать. Надо встать и уйти. Нечто от юношеской верной дружбы сверкнуло в глазах обоих, когда молчание воцарилось у стола. Неожиданно они набросились на еду и питье. Александр отодвигает чашку и спрашивает:
– Георг, я надеюсь, что ты послал личное приглашение семье Леви. Мне очень важно, чтобы Артур и его сын были среди присутствующих.
– Ну, конечно же, конечно. Пригласили их. Вчера я даже связался с ними по телефону, чтобы лично от себя пригласить их, но мне сказали, что Артур
– Артур очень болен? – удивился Александр.
«Артур очень болен. Неужели я опоздал?» – Александр опустил голову, лицо его окаменело, сигарета дымит во рту. «И эта последняя встреча, которая разделила нас. После этого мы не виделись много лет. Но однажды встретились. Это было после Мировой войны, в годы, когда инфляция бушевала в Германии. Я устроил в городе прощальную вечеринку, перед отплытием в Эрец Израэль. Мы зашли в бар на улице кайзера Фридриха Великого. Все там вертелось буйной каруселью, лишенной всяческой сдержанности. Посреди бара мы увидели высокого мужчину, одиноко танцующего с рыжей женщиной. Мужчина был пьян, и какой-то клоун напялил ему на голову цилиндр, а на плечи потрепанное пальто, и так мужчина танцевал с рыжей красавицей, которая тоже была не совсем трезвой. Пьяная публика вокруг хлопала им в ладоши, сопровождая всяческими непристойными выкриками парочку. Высоким танцором был Артур. Он – всегда изысканно деликатный – кричал и хохотал со всей публикой. Сердце мне тотчас подсказало, что друг мой несчастен. Я никогда не забывал его даже тогда, когда мы разошлись идейно. Я не знал, что с ним случилось, только чувствовал, что рука, которая обнимает бедра той рыжей проститутки, несет в себе большую боль. Друг нуждается в помощи. И я стою в кругу буйствующих людей, и не протягиваю ему руку. Неприятно было мне предстать перед пьяным Артуром в обществе моего товарища, весьма уважаемого человека. Я спрятался за свое мировоззрение, которая сделала нас с Артуром чуждыми друг другу.
Неожиданно взгляд Артура остановился на мне. В мгновение ока он протрезвел. Швырнул в публику цилиндр и потрепанное пальто и исчез из бара. Официант побежал за ним, потребовать оплату счета. Я остановил его и заплатил за Артура. Для себя я это сделал. Легче мне было, что он сбежал, чем, если бы вернулся, и мы бы столкнулись лицом к лицу. Несколькими бумажными банкнотами я успокоил свою совесть. Через некоторое время мне стало известно, что жена Артура умерла, что он исчез, и никто не знает, где он. Я знал. Я нашел его в его несчастье. Молчал из чувства стыда».
Александр нервно бросает сигарету и встает со стула.
– Извини, Георг, пойду, позвоню – справиться о здоровье Артура. Вернувшись из гостиной, он остановился в дверях и сказал Георгу:
– Он смертельно болен.
По большой тени, окутывающей высокую фигуру Александра, Георг понял, что вечер завершен.
– Еще чашку? – мягко спрашивает Георг. Оба начинают ухаживать друг за другом с молчаливой превышенной услужливостью. Георг придвигает Александру тарелку с печеньем, Александр подает Георгу сахарницу. Александр закуривает толстую сигару, тут же встает Георг и приносит пепельницу. Георг тоже собирается закурить сигару, Александр тут же протягивает ему зажигалку. Только после некоторого времени, когда молчание стало для них тяжким, Александр сказал:
– Я говорил с его сыном. Поверишь ли, Георг, что какая-то тайная связь может возникнуть между людьми, даже если их разделяют большие расстояния?
– Что это внезапно пришло тебе в голову, Александр?
– Мы сидели тогда и говорили с его сыном о нем, об Артуре, а я продолжал думать о том, что между нами случилось много лет назад. Случай этот был связан также с определенной суммой денег. И вот, сейчас, по телефону, он сказал мне, что только что говорил с отцом обо мне, и тот напомнил ему о каком-то старом долге, и попросил сына вернуть его мне. Странно.
– Бывают такие случаи, – сухо говорит Георг, и молчание между ними продолжается. Усталыми сидят они, словно у обоих полный упадок сил. Долго дымят сигарами, пока взгляд Александра не падает пригласительный билет.
– Георг, – сдвигает он брови, – дата собрания на следующий день после выборов?
– Да, на следующий день после выборов.
– На этот же день назначен суд над молодым куплетистом.
– Александр, почему ты произносишь так трагически эту фразу – «День после выборов»? – улыбается Георг.