Смерть отца
Шрифт:
– …И тогда я пошла к ней и сказала ей…
Голова Отто торчит в окошке.
– Да, Отто, сказала ей, ты, несчастное существо, если он генерал, иди в полицию, корова, и принеси алименты для своих детей. Пусть оплатит тебе из своего богатого кармана. И что, ты думаешь, отвечает мне эта несчастная?
– Что? – напрягается Отто.
– Святая Мария, Отто, ну, что она могла ответить? Слушай, сказала она, Пауле пошел воевать за лучшую жизнь для моих детей… Иисус, кричу я ей, тупая корова, чем поможет твоим детям лучшая жизнь, если они будут ходить на кривых ножках?
– Пошел воевать за лучший мир, так она сказала? – с горечью смеется Отто.
– Именно так.
– О ком речь, можно узнать? – вмешивается Густав.
– Густав! – радостно восклицает Отто. – Это ты или твоя тень?
– Я и моя тень – едины, – отвечает Густав и с удовольствием прислоняется спиной к портрету Тельмана на стенке киоска.
– О ком речь? – кричит госпожа Шенке. – Что за вопрос о ком речь. О Пауле и моем муже Шенке.
– И что случилось с Пауле? – удивляется Густав. – Где он?
– Я могу тебе ответить, Густав, – говорит Отто. – Он и Шенке и еще многие, как они, проходят военную подготовку в лесах Пруссии. Армия Гитлера. Пауле там генерал. Республика разрешает им создавать свое войско. Соображаешь?
Густав пожимает плечами и подкидывает шляпу.
– И Пауле ведет армию Гитлера в лучший мир, – кричит госпожа Шенке, – и мой Шенке втянут в это дерьмо. В любое дерьмо он втягивается. За водкой, за Эльзой, за Гитлером, святая Мария…
– Что ты визжишь здесь? – сердится Отто. – Иди своей дорогой. Ну, а ты, Густав, что скажешь?
– Что скажу и о чем поговорю? – с явным удовольствием спрашивает Густав.
– Что? – выходит Отто из себя. – Скажи, говори, что означает вся эта мерзость?
– Что сказать и что говорить, – слышен голос старой женщины из-за спины Отто, – надо не говорить, а действовать.
Это мать покойного Хейни сына-Огня присоединилась к разговору.
– Действовать? – говорит Густав. – Но никто не приходит и не говорит, как действовать и что делать.
– Хотя это и так, – говорит женщина, одетая во все черное, – никто не говорит, что делать, каждый ковыряется в своем мусоре, вместо того, чтобы создать единый фронт. Вместо настоящей войны – болтовня и суета сует. Эти твои, Отто, придумали себе лозунг и орут его на каждом углу: «Придет Гитлер к власти – у всех раскроются глаза, и придет наш черед!» Мои же говорят: «Не будем вступать в эту скверну. Зло – оно в меньшинстве». Чепуха! Надо выйти на улицы, со знаменами, с оружием в руках. Как тогда, в дни путча Каппа. Кто мог тогда нам противостоять, Отто, кто?
Она смотрит прямо в глаза Отто.
– Если придут и скажут, что делать, я буду среди тех, кто действует, – говорит Густав.
– Также всегда говорил мой сын. Теми же словами.
Оттокар стоит сбоку, слушает. Полицейские ушли из переулока. На завалинки у домов пришли старики. На тротуаре крутит шарманку косоглазый, мелодия долетает до киоска Отто. Скамью заняли безработные всех возрастов. Большинство одето в лохмотья и выглядит, как побежденное
«Что ты здесь делаешь? – спрашивает Оттокара внутренний голос и отвечает. – У них то же отчаяние и та же боль, как у меня».
Голубые глаза Клотильды Буш смеются, глядя на него.
– Граф, – слышит он голос Густава, – вы стоите и смотрите, словно нашли то, что искали, но руку Отто еще не пожали.
– Что он хочет здесь сделать? – удивляется Отто.
– Поставить здесь у тебя куклу, старого Гете.
– Ничего не понимаю, – удивление Отто усиливается.
– Вы не читали, – обращается Оттокар к Отто и старухе, стоящей с ним рядом, – о конкурсе, объявленном муниципалитетом Берлина?
– Господи, Иисусе, – хрипнет от гнева голос старухи, – с каждой доски объявлений смотрит на тебя маска с челкой на лбу. Я вообще не останавливаюсь у этих объявлений.
– Но о каком конкурсе речь? – все же интересуется Отто.
– Конкурс скульпторов на создание памятника Гете в рабочем квартале. Муниципалитет…
– Мне бы его заботы, нет у него на что тратить деньги, – сердитым голосом прерывает его Отто. – Кому здесь нужен Гете? Больше некуда что ли деньги вкладывать? – И Отто указывает на армию безработных на скамье и ватагу грязных детишек.
– 1932 год – это год Гете, – негромко говорит Оттокар.
– 1932 год – год выборов, – кричит Отто. – Выборы решат судьбу народа, а не скульптуры Гете. Им вы хотите дать Гете? – указывает Отто на скамью. – Им хлеб нужен.
– Вы же сказали сами, что надо что-то делать, и не знаете что и как. А я знаю. Мне кажется, что я знаю. Нужно хотя бы скромное начало, – решительным голосом говорит граф.
– Оставь его, Отто, – вмешивается старуха. – Хочет человек что-то сделать, не связанное со скверной, дай ему это сделать, – и глаза старухи смотрят на скульптора с выражением поддержки.
Скульптор едва вслушался в слова старухи. Глаза его были обращены на скамью между серыми липами.
– Боже мой, – слышит он ответ Отто старухе, – глупости! Мозги этих тупиц не понимают самых простых вещей, а ты придешь к ним с Гете?!
«Тут, Детлев, – шепчет внутренний голос Оттокару, – тут, в переулках, будет стоять памятник Гете из белого мрамора».
– Я вернусь сюда, – говорит Оттокар то ли себе, то ли слушателям.
– Граф, – смеется Густав, видя, как Оттокар не отводит взгляда от скамьи, – даже не думайте поставить вашу куклу на месте этой скамьи. Граф, они переломают вам кости.
Старуха бросает сердитый взгляд на Густава и переводит его на Оттокара.
«Не весь мир плох, Детлев, – шепчет внутренний голос Оттокару, – есть и хорошие люди, да, здесь, где люди режут друг друга, здесь, в пуповине этого мира – “будет свет”».
Клотильда Буш смеется.
– Да, мы снова увидимся, не так ли, – говорит Оттокар, и снимает шляпу в знак прощания.
– До свидания, – вежливо отвечают ему все трое.
Глава шестая